Всеволод Соловьев - Монах поневоле

— Да что?!.. — съ хорошо сыграннымъ отчаяніемъ проговорилъ онъ. — Я пріѣхалъ просить руки твоей, но не успѣлъ и заикнуться о семъ, какъ твоя мать объявила мнѣ о твоей помолвкѣ… Вѣра!.. неужто все кончено?.. ужели я долженъ разстаться съ тобою на вѣки?..

— Что-же дѣлать!? — едва сдерживая рыданія, проговорила она.

— Бѣжимъ, теперь-же… сію минуту…

Она пошатнулась, она чуть не упала и схватила себя за голову.

— Нѣтъ, никогда… лучше смерть…

— Никогда!.. Вѣра, одумайся!.. ты и себя, и меня губишь. Не на позоръ я зову тебя! ты знаешь, что мать твоя непреклонна… бѣжимъ, и если не сейчасъ, такъ нынче же вечеромъ… я все приготовлю. Мы обвѣнчаемся здѣсь, въ Петербургѣ, а потомъ, этою-же ночью, будемъ уже далеко…

Вѣра схватила его за руку; быстро освѣтилось лицо ея новымъ выраженіемъ и въ выраженіи этомъ уже не было прежняго ужаса, горя и муки.

— Правду ли говоришь ты? можешь-ли поклясться, что меня не обманешь? что нынче-же мы будемъ обвѣнчаны?

— Такъ ты, значитъ, считаешь меня обманщикомъ, не вѣришь?!.

— Нѣтъ, вѣрю, вѣрю! Ахъ, что-же мнѣ дѣлать?.. я не виновата… за что она хочетъ погубить меня… Милый, я согласна!

Радостно взглянула она на Елецкаго. Въ этомъ порывѣ довѣрчивой любви Вѣра была прелестна.

— Ровно въ десять часовъ я буду ждать тебя здѣсь, у этого угла, все будетъ готово, не обмани же…

Она кивнула ему головой, еще разъ взглянула, улыбаясь сквозь слезы, и быстро исчезла въ воротахъ дома.

Ея предположеніе оправдалось. Марья Степановна, въ своей близорукой самоувѣренности, ничего не подозрѣвала. Убѣдившись, что дверь въ спальню дочери заперта и что Вѣра не подаетъ голосу, она ушла на другую половину квартиры.

«Всю ночь и все утро ревѣла, видно, заснула; ну, и пускай спитъ, успокоится… Эхъ, глупость-то дѣвичья! потомъ сама же спасибо скажетъ, знаю же, вѣдь, я, что дѣлаю», подумала, какъ и всегда довольная собою, Марья Степановна.

Довѣренная горничная поджидала Вѣру — все шло благополучно.

Если-бы Марья Степановна была наблюдательнѣе, да не была на этотъ разъ такъ поглощена всякими хозяйственными заботами и соображеніями, она, конечно, замѣтила бы то странное состояніе, въ которомъ находилась Вѣра. Не отчаяніе то было, не горе, а волненіе и безпокойство. Вѣра не знала, куда дѣваться, металась изъ комнаты въ комнату, поминутно подходила къ часамъ; лицо ея то блѣднѣло, то краснѣло, глаза очень часто останавливались на матери не то съ упрекомъ, не то съ мольбою.

Наконецъ, она не вытерпѣла, у нея мелькнула слабая надежда, что можетъ быть мать сжалится надъ нею, не принудитъ рѣшиться на крайній шагъ, казавшійся ей страшнымъ и въ то-же время неизбѣжнымъ. Она кинулась на шею Марьѣ Степановнѣ и залилась слезами.

— Матушка, пожалѣй меня — проговорила она прерывающимся, молящимъ голосомъ:- не выдавай замужъ… женихъ мнѣ не по сердцу… я не могу… не хочу его… да и зачѣмъ ты спѣшишь такъ? Вѣдь, какъ ѣхали сюда, говорила, что ѣдемъ веселиться, людей увидимъ, всю зиму проживемъ… Зачѣмъ-же такъ, сейчасъ же… едва пріѣхали?… Матушка, пожалѣй меня… вѣдь, я самая несчастная за нимъ буду, коли мнѣ противенъ… Пожди, обживемся, знакомства сдѣлаемъ… можетъ кто и тебѣ по нраву придется… найдешь лучшаго, матушка!..

Марья Степановна оттолкнула дочь и грозно на нее взглянула.

— Ахъ, ты глупая, глупая, — качала она головою:- вѣдь, ужъ не подростокъ, двадцать лѣтъ скоро, можно было-бы быть поумнѣе… Отъ добра добра не ищутъ, и, видно, знаю я, что дѣлаю. Лучше этого жениха вѣкъ будемъ искать, не найдемъ. А что-же, мнѣ тебя въ перестаркахъ оставлять, что ли? О противности его ты мнѣ и не говори лучше, это все пустое, вы дѣвки глупыя, особливо если засидитесь, въ мечтаніяхъ себѣ и ни вѣсть что представляете. Лыцарей вамъ да героевъ подавай, а такихъ вотъ, вишь ты, и на свѣтѣ-то нѣту! Да и всѣ-то ваши лыцари, вонъ что въ епанчахъ да въ красныхъ камзолахъ по улицамъ какъ угорѣлые мчатся, народъ давятъ, всѣ, вѣдь, мошенники они, безбожники, альбо въ долгахъ сидятъ по уши. Такъ за такимъ ты счастливѣе, что-ли, будешь? Нѣтъ, мать моя, лучше помолчи; не твоего ума это дѣло, меня не переспоришь, только сердце вскипятишь мнѣ. Коли я что говорю, такъ тому и быть значитъ, и вотъ тебѣ мой згадъ — не ревѣть, не запираться, отъ жениха не отвертываться, не доводить меня, тебѣ-же, вѣдь, хуже будетъ…

Вѣра отерла свои слезы, сѣла въ креслице у окошка и долго такъ сидѣла, будто каменная, смотря въ одну точку и ничего передъ собою не видя.

«Нѣтъ, суждено!» думала она: «не погибать-же мнѣ на всю жизнь мою, и авось Господь милостивъ, не обманетъ Петруша, не насмѣется надо мною. Онъ меня любитъ, да, любитъ!..»

Она сама любила его, а потому, хоть и знала его безъ году недѣлю, не могла ему не вѣрить.

Между тѣмъ страшный часъ приближался. Вотъ и девять пробило. Марья Степановна, всю жизнь живя въ деревнѣ, привыкла ложиться рано, и въ половинѣ десятаго ушла къ себѣ въ спальню.

Мало-по-малу все затихло въ квартирѣ. Вѣра бросилась на колѣни передъ образами, горячо помолилась, накинула на себя шубку и неслышно проскользнула въ корридоръ, а потомъ и въ сѣни, къ выходной парадной двери. Въ двухъ шагахъ отъ нея на ларѣ сидѣлъ буфетчикъ. Онъ еще не ложился, но, видно, присѣлъ тутъ, да и задремалъ. Она разслышала его мѣрное дыханіе. Маленькая лампа освѣщала сѣни.

«Что, если онъ проснется, увидитъ? какъ отворить дверь? И дверь скрипнетъ, и замокъ щелкнетъ. Господи, помоги!..»

Она перекрестилась, быстро отперла дверь, захлопнула ее за собою и не оглядываясь, себя не помня, спустилась съ лѣстницы.

Еще мигъ — она на улицѣ. Морозная лунная ночь, далекій и близкій говоръ, скрипъ полозьевъ…

— Вѣра!!

Сильныя руки схватили ее. Дверца низенькой кареты на полозьяхъ захлопнулась, лошади тронули и помчались по уличнымъ ухабамъ.

Вѣра открыла глаза. Онъ, онъ рядомъ съ нею въ тѣсной каретѣ — все кончено! Радость и тоска въ одно и то-же время охватили ее, она заплакала. Онъ цѣловалъ ея руки, заглядывалъ въ полутьмѣ въ глаза ея. Его успокаивающій нѣжный голосъ шепталъ ей:

— Не плачь, моя золотая, зачѣмъ слезы… я не хочу ихъ, я беру тебя на радость, а не на горе…

— Но куда мы ѣдемъ? ты обѣщалъ мнѣ, что тотчасъ-же обвѣнчаемся, въ какой-же церкви?

— Въ церкви?!. Неужели ты не знаешь, что это невозможно? или хочешь ты, чтобы насъ накрыли, чтобы не дали убѣжать намъ. Можетъ, тебя ужъ хватились. Я упросилъ знакомаго попа вѣнчать насъ дома. Онъ ужъ ждетъ…

— Какъ дома?!.- съ прежнимъ страхомъ переспросила она. — Развѣ на дому бываютъ свадьбы? Я того никогда не слыхала.

— Можетъ, и не слыхала, можетъ, въ Тулѣ и не бывало такихъ вѣнчаній, — спокойно отвѣчалъ онъ:- но здѣсь у насъ зачастую на дому вѣнецъ бываетъ, когда нужно, чтобы все было тайно.