Всеволод Соловьев - Монах поневоле

Она замолчала. Его спокойный, увѣренный голосъ на нее подѣйствовалъ.

Наконецъ, карета остановилась. Елецкій, крѣпко держа Вѣру за руку, провелъ ее въ квартиру Алабина. Она вся дрожала, но молча и покорно слѣдовала за своимъ путеводителемъ. Ефимъ отворилъ двери и на вопросъ Елецкаго, все ли готово, съ почтительнымъ поклономъ, обращеннымъ къ Вѣрѣ, отвѣтилъ, что «батюшка» давно дожидается.

Дѣйствительно, въ сосѣдней, ярко освѣщенной комнатѣ Вѣра увидѣла налой съ крестомъ и евангеліемъ. Въ сторонѣ, у стола, покрытаго длинною скатертью, на которомъ лежали восковыя свѣчи и два вѣнца, священникъ въ полномъ облаченіи внимательно читалъ какую-то книгу. При входѣ жениха и невѣсты онъ обернулся, и Вѣра увидѣла красивое лицо, обрамленное густою черною бородой. Священникъ серьезно и съ достоинствомъ поклонился, и Вѣра не замѣтила, какимъ многозначительнымъ взглядомъ онъ обмѣнялся съ Елецкимъ.

Въ это время въ комнату вошелъ Ефимъ и заперъ двери. Онъ зажегъ свѣчи, пошептался съ священникомъ, и черезъ двѣ-три минуты началось вѣнчаніе. Ефимъ держалъ вѣнцы надъ женихомъ и невѣстой. Въ своемъ волненіи Вѣра не замѣчала, что священникъ иногда путался въ молитвахъ, говорилъ совсѣмъ не то, что обыкновенно говорится при вѣнчаніи. Онъ иногда, отходя отъ налоя, подходилъ къ столу и заглядывалъ въ книгу, иногда же просто бралъ ее въ руки и читалъ по ней. Бѣдная Вѣра усердно молилась; вѣнчальная свѣча дрожала и оплывала въ рукѣ ея. Вотъ вѣнчаніе окончено; священникъ поздравилъ новобрачныхъ. Елецкій, не смущаясь его присутствіемъ, страстно обнялъ и сталъ цѣловать Вѣру.

— Теперь мѣшкать нечего, — говорилъ онъ:- тройка уже готова, къ утру мы должны быть далеко отъ Петербурга. Вѣрушка милая, я тутъ приготовилъ тебѣ все, что нужно для дороги, только не знаю, хорошо ли, можетъ, забылъ что; осмотри сама. Потомъ мы все это уложимъ въ сундукъ и — съ Богомъ въ дорогу!

Онъ провелъ ее въ небольшую комнату рядомъ, гдѣ стоялъ открытый дорожный сундукъ, а на большомъ турецкомъ диванѣ были разложены необходимыя для дороги вещи и въ томъ числѣ прекрасная соболья шуба, которая должна была замѣнить легкую шубку Вѣры. Новобрачная, какъ во снѣ, стала перебирать вещи. А Елецкій между тѣмъ вышелъ, заперъ за собою дверь и бросился на шею къ священнику.

— Спасибо, братецъ:- сказалъ онъ:- дѣло сдѣлано, я теперь счастливъ и тебѣ обязанъ симъ счастіемъ…

— Тише, тише, — перебилъ его священникъ — Алабинъ, поддерживая свою наклейную бороду. — Вѣдь, едва держится! того и ждалъ, что во время вѣнчанія отвалится. Цирюльникъ проклятый мучилъ, мучилъ, а все-же путемъ наклеить не сумѣлъ… Вотъ отъ какой наипустѣйшей вещи иной разъ все зависитъ! Ну, что бы сталось, еслибы борода моя да отвалилась?.. А ты, братецъ, и взаправду счастливчикъ, — весело прибавилъ онъ:- не ждалъ я, что такую красавицу-женушку себѣ подцѣпишь. Я чуть было не забылъ свою роль, на нее залюбовавшись… Ну, съ Богомъ… я пока скроюсь… Тройка, слышишь, готова, позвякиваетъ. Смотри же, изъ Царскаго села безпремѣнно съ Ефимомъ пришли цидулку, да не попадись какъ нибудь, а я тутъ всячески слѣды заметать стану…

— Прощай, братецъ, спасибо, во вѣкъ не забуду твоей услуги…

Пріятели еще разъ обнялись. Священникъ ушелъ въ спальню переодѣваться и отклеивать бороду, а Елецкій вернулся къ Вѣрѣ. Меньше чѣмъ черезъ часъ дорожная карета, запряженная тройкою сильныхъ коней, выѣхала изъ города по царскосельской дорогѣ. На козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, сидѣлъ Ефимъ, кутаясь въ тулупъ и весело ухмылясь.

«Вотъ такъ лихіе господа,» думалъ онъ: «много было у насъ дѣловъ разныхъ, а такого еще не случалось! И все-то имъ съ рукъ, сходитъ… Не токмо что людей, а и Господа Бога обманываютъ, не боятся!.. А она-то, бѣдняжка, ничего-то, ничего не примѣтила… Что-то будетъ съ нею?…»

Онъ пересталъ улыбаться и задумался.

Прошло два года. Скончалась Екатерина, царствовалъ Павелъ. Петербургъ былъ неузнаваемъ. Еще такъ недавно привольная роскошная жизнь кипѣла въ немъ, общество жило въ свое удовольствіе, ничѣмъ не стѣсняясь; роскошь достигала баснословныхъ размѣровъ. День начинался поздно, ночь превращалась въ день и почти до самаго разсвѣта по улицамъ было большое движеніе — разъѣзжали кареты, развозя съ баловъ по домамъ нарядныхъ женщинъ, мчались на рысакахъ военные и статскіе франты.

Теперь печать тишины и какой-то запуганности легла на весь городъ.

Павелъ Петровичъ, въ своемъ гатчинскомъ уединеніи, слишкомъ долго слушалъ разсказы объ испорченности петербургскихъ нравовъ, слишкомъ накипѣло во время длинныхъ лѣтъ невольнаго бездѣйствія его горячее сердце. Съ первыхъ-же дней царствованія онъ рѣшилъ положить конецъ «всѣмъ симъ вреднымъ порядкамъ и дебошамъ».

Онъ началъ съ распущенной гвардіи и сталъ вводить въ ней свою строгую гатчинскую дисциплину. Офицеры должны были забыть и думать о штатскомъ платьѣ, шубахъ и муфтахъ. Дорогіе, роскошные мундиры смѣнились самыми простыми. За малѣйшее послабленіе, невнимательность къ своимъ обязанностямъ, слѣдовало строгое наказаніе.

Караульные офицеры уже не расхаживали въ халатахъ за грибами, не выставляли женъ своихъ въ мундирахъ передъ солдатами. Императоръ самолично производилъ ежедневно разводъ полкамъ, и всѣ полки должны были постоянно быть наготовѣ, собираться по первому сигналу тревоги.

И не объ одномъ только войскѣ заботился Павелъ Петровичъ; заботился онъ обо всемъ обществѣ. Онъ всѣми мѣрами изгонялъ роскошь, самъ лично уговаривалъ купцовъ сбавить высокія цѣны на товары.

«Какъ я живу, такъ пусть и всѣ живутъ», говаривалъ онъ. И самъ жилъ просто и экономно. Расходы двора, огромные въ Екатеринино царствованіе, сразу значительно сократились. Всѣмъ дворцовымъ подрядчикамъ было отказано, и припасы во дворецъ покупались на рынкѣ по рыночнымъ цѣнамъ. О прежнихъ роскошныхъ дворцовыхъ балахъ забыли и думать. Царское семейство вело скромную семейную жизнь.

Императоръ вставалъ ровно въ пять часовъ утра, а въ шесть у него уже начинались доклады. Изнѣженные сановники должны были поневолѣ передѣлать весь строй своей жизни, а кто не могъ этого, тотъ долженъ былъ считать свою дѣятельность оконченною.

Въ восемь часовъ утра, послѣ доклада, императора уже можно было встрѣтить на петербургскихъ улицахъ, и къ этому времени городская жизнь должна была начинаться, спать никому не приходилось.

Послѣ вечерней прогулки и чая, къ которому собиралось все царское семейство, и который разливала императрица Марія Ѳеодоровна, государь ровно въ восемь часовъ ложился спать и вмѣстѣ съ нимъ долженъ былъ засыпать весь городъ. Фонари на улицахъ тушились, движеніе прекращалось; кому не хотѣлось спать и казалось неудобнымъ сидѣть впотьмахъ, тотъ долженъ былъ тщательно занавѣшивать окна, чтобы снаружи не видно было свѣту.