Евгений Салиас - Атаман Устя

И, озираясь на десятки верстъ кругомъ, она восторженно прощалась съ прошлой жизнью и этими краями, гдѣ тишь и дичь, и безлюдье для иного отверженника — раздолье, а ей, казачкѣ, носившей въ себѣ горячее дѣвичье сердце, тутъ всегда сдавалось какъ-то жутко, томительно и безразсвѣтно!.. И вотъ разсвѣло! Свое солнышко въ груди засвѣтило ярко. И пора уходить, бѣжать отсюда…

Засѣцкій нетерпѣливо и съ тайнымъ трепетомъ ждалъ возвращенія Усти. Онъ не любилъ оставаться безъ нея въ домѣ и со стыдомъ признавался себѣ, что онъ просто труситъ.

— Помилуй Богъ! долго ли!.. всякой бѣдѣ упасть!

Устя, вернувшись съ горы и увидавшись съ Засѣцкимъ, сказала кротко и радостно:

— А я на горѣ прощалась съ разбойной жизнью. Въ вечеру надѣну платье, въ какомъ всю жизнь ходила прежде, чѣмъ въ атаманы попасть… У меня такое приготовлено уже три дня.

— Сдѣлай милость! весело отозвался Засѣцкій. — Мнѣ даже любопытно на тебя поглядѣть въ женскомъ платьѣ. Небось, еще краше будешь.

И молодой человѣкъ, пользуясь уходомъ внизъ своего пѣстуна, приблизился къ ней, обнялъ дѣвушку, поцѣловалъ и долго глядѣлъ ей въ лицо, въ глаза…

— Вретъ мой Терентьичъ, вымолвилъ онъ нѣжно. Брешетъ собака!.. Хрычъ отъ старости ослѣпъ. Не видитъ, что за диковинная ты дѣвушка и разумомъ, и душой и ликомъ.

— А что онъ сказываетъ? Что я — злючая или дурная…

— Нѣтъ. Что? Онъ, старый хрычъ, такое поетъ, что его бы въ острогъ посадить слѣдовало. Ну, да пускай себѣ тѣшится. Его вранье мнѣ вѣдь не указъ…

И Засѣцкій снова сталъ цѣловать дѣвушку.

— Пусти… пора… тихо вымолвила, Устя, освобождаясь чрезъ силу, противъ воли отрываясь отъ него.

— Куда-жь опять?

— Надо. Скорѣе. Что мѣшкать… Не терпится мнѣ, скорѣе отсюда уходить. Сейчасъ велю собрать молодцовъ на сходъ, а сама пойду къ эсаулу. Распоряжусь всѣмъ и тогда съ Богомъ.

— Зачѣмъ ихъ собирать? Зачѣмъ тебѣ итти къ эсаулу? Уйдемъ просто, какъ смеркнется…

— Нѣтъ… Что же… Да такъ и хуже… Надо открыто, смѣло… Вотъ деньги отдамъ Орлику и все-таки надо проститься съ нимъ и со всѣми!

Засѣцкій задумался и вздохнулъ.

— Ты что же? удивилась Устя.

— Ничего… такъ что-то. Вѣдь у меня все-таки, что ни говори…

Онъ запнулся.

— Что, сказывай.

— Все-таки сердце не на мѣстѣ, покуда мы здѣсь, слегка краснѣя, вымолвилъ капралъ, стыдясь того чувства, которое заговорило въ немъ внезапно.

— Полно… Прежде, въ первые дни, сгоряча они могли противъ моей воли пойти, да и то не пошли… А теперь гдѣ же! Да и всему перемѣна. Я сама ухожу отъ нихъ.

— То-то и худо. Какъ же имъ безъ атамана оставаться?

— Они Орлика пуще меня уважаютъ и рады будутъ его за мѣсто меня имѣть.

— А коли не захотятъ тебя отпустить?

Устя разсмѣялась весело.

— Пустое… Гляди, какъ все улажу.

Взявъ мѣшокъ съ деньгами, Устя вышла на крыльцо и кликнула Ефремыча. Но тотъ откликнулся не изъ дома, а изъ кустовъ.

— Ты откуда?

— Отъ эсаула, выговорилъ онъ запыхавшись, красный и потный, какъ еслибъ много набѣгался. Онъ тебя проситъ навѣдаться къ нему… О чемъ-то спросить надо тебя… Давно не видалъ.

— Вольно было не приходить, улыбнулась Устя весело. Глаза ея сіяли и Ефремычъ невольно замѣтилъ это чудное сіяніе, какого онъ въ нихъ никогда не видалъ. Старикъ удивился и не понялъ, что такъ въ глазахъ сіяетъ только то восторженное счастье, которое ключемъ кипитъ на сердцѣ.

— Не хочетъ онъ итти сюда. Этотъ молодчикъ нашъ ему нутро воротитъ. Проситъ тебя прійти на пару словъ.

— Я самъ собрался. Я сама пойду… то бишь, сама пойду, умышленно поправилась Устя. Сама собиралась къ нему ваши деньги отдать.

Ефремычъ покосился на мѣшокъ и удивился.

— А ты, дядя, ступай, кличъ кликни. Собирай молодцовъ на сходъ, на площадку нашу.

Ефремычъ вытаращилъ глаза на Устю.

— Всѣхъ зови, хоть даже ребятокъ пускай забираютъ съ собой. Чего дивиться? У насъ майданъ будетъ… Я отъ службы увольненіе буду просить. Ну, ступай, созывай сходъ! весело сказала дѣвушка и бодро двинулась къ хатѣ эсаула.

Ефремычъ глядѣлъ ей вслѣдъ.

— Я ужь сполошилъ всѣхъ на сходъ, проворчалъ онъ — только не на майданъ, сударь ты мой, сударушка.

Когда Устя подходила къ хатѣ Орлика, она замѣтила движеніе около многихъ другихъ хатъ. Много молодцовъ и татаръ двигалось по тропинкамъ со всѣхъ сторонъ.

— Собирайся, ребята! крикнула Устя одной кучкѣ съ Мустафой впереди. — На майданъ!.. Собирай всѣхъ! Мы съ эсауломъ сейчасъ придемъ.

Устя вошла къ Орлику и остановилась на порогѣ. Онъ сидѣлъ блѣдный, понурившись на скамьѣ, и такъ задумался, что не слыхалъ звука шаговъ… Но вдругъ онъ почуялъ ея присутствіе и ожилъ.

— Здравствуй, Орликъ, произнесла Устя, шагнувъ въ хату. — Давно не видались. Чудно. Будто въ городѣ или на станицѣ большой.

Орликъ всталъ на встрѣчу ей, и видъ его, лицо, взглядъ, будто зловѣщій, и вся фигура странно подѣйствовали на Устю.

Ей стало жутко, и въ одинъ мигъ ея восторженное настроеніе смѣнилось темной смутой на душѣ.

Ей почудилось, что предъ ней стоитъ ея злѣйшій врагъ, который будто готовъ безжалостно убить ее. А вмѣстѣ съ тѣмъ въ ней самой будто уже нѣтъ помину о той силѣ, той воли, которыя обуздывали часто многихъ молодцовъ, въ томъ числѣ и этого эсаула изъ полудворянъ.

— Что-жъ? Неужто и впрямь она переродилась въ нѣсколько дней въ трусливую красную дѣвицу.

— Вотъ тебѣ деньги, Орликъ, вымолвила Устя, садясь и кладя на столъ мѣшокъ. — Тутъ цѣлковики да мелочь… Руки обломалъ мнѣ, какъ съ горы несла! насильственно весело сказала Устя, будто стараясь развеселиться противъ воли. А мѣдь въ двухъ боченкахъ найдешь въ чуланѣ у меня, знаешь гдѣ.

Орликъ молчалъ и стоялъ предъ ней, не спуская глазъ съ ея лица. Онъ замѣтилъ тотчасъ въ глазахъ ея слабый отблескъ того свѣта, что видѣлъ Ефремычъ и который пропалъ, когда она вошла въ хату эсаула… Этотъ чуть замѣтный слѣдъ того сіянія поразилъ Орлика. Что-жъ бы сказалъ онъ, если бы видѣлъ то сіяніе, что изумило даже Ефремыча.

— Я приказала собрать сходъ. Покончимъ мы дѣло важное, которое я надумала и порѣшила.

— Приказала?.. повторилъ Орликъ вопросительно. Съ тѣхъ поръ, что онъ зналъ Устю, она никогда не употребляла этотъ женскій оборотъ рѣчи.

— Да, полно скоморошествовать. Гдѣ дѣвицѣ атаманствовать? Какъ ни рядися, а парнемъ и молодцомъ не станешь. Нѣтъ-нѣтъ, да и откликнется въ тебѣ баба, усмѣхнулась Устя.

— И приглянется щенокъ какой паршивый, который, продолжалъ Орликъ, полушки неі стоитъ. И погубитъ онъ, дворянское отродье, дѣвицу зря, бездушно и безсовѣстно, во стократъ хуже, чѣмъ низовскій разбойникъ; хуже Малины! Сибирный дѣвокъ да ребятъ никогда не обижаетъ. Ну, да коротки руи у подлой твари. Коли есть у дѣвицы глупой да мягкосердой други вѣрные, то они заступятъ, ихъ не обморочишь медовой-то рѣчью, не возьмешь бѣлыми-то руками.