Евгений Салиас - Атаман Устя

— Что-о?! гнѣвно воскликнулъ Орликъ.

— Ей-Богу. Что-жъ подѣлаешь? Меня самого тоже въ жаръ и въ холодъ ударяло. Я глядѣть на него пересталъ. Приказалъ я татарвѣ браться за ружья, коли наши не хотятъ. Спасибо, тутъ Мустафа вызвался и пальнулъ первый…

— Ну! И за нимъ всѣ, какъ слѣдоваетъ.

— Куда тебѣ… Изъ шести ружьевъ палили, какъ ты указалъ мнѣ, а попало всего двѣ пули. Не будь подъ сердце — не убили бы. Пришлось бы вторые заряды доставать изъ дому; провозились бы.

— Да убитъ ли? тревожно спросилъ эсаулъ.

— Какъ есть мертвый, ужъ отвязали при мнѣ… Да чудно… Ей-Богу… Николи такого у насъ не бывало.

— Что еще? догадливо вскликнулъ Орликъ.

— Всѣ жалѣютъ. Стоятъ вокругъ да сказываютъ: отпустить его слѣдъ былъ… Ни смѣху, ни баловства какого. Меня даже за сердце взяло, глядя на покойничка: бѣленькій да изъ себя тихій; глаза-то глядятъ такъ добре… будто у ребенка.

— Что такъ размягчился, старая сорока!

— Молитвой онъ насъ пробралъ — я такъ думаю. Меня насквозь проняло. Ей-ей… Ну, что-жъ… Убирать его? зарывать?

— Обожди. Атаману надо будетъ дать надъ нимъ поплакаться. Подь, разгони народъ по дворамъ… А то срамота выйдетъ.

Ефремычъ вышелъ.

Устя лежала безъ движенія, мертво-блѣдная, безъ кровинки въ лицѣ, и грудь ея неровно подымалась и встряхивалась, какъ отъ судороги.

Орликъ стоялъ надъ ней и мокрымъ полотенцемъ обтиралъ лицо ея…

— Э-эхъ, атаманъ, атаманъ! Блажь это одна! Пройдетъ все, родная моя. Придетъ денекъ, авось, мнѣ спасибо скажешь, что я тебя отъ палача упасъ. Старый песъ этотъ всю правду тебѣ покажетъ, какъ я его прихвачу на дыбы… Мнѣ не повѣришь, ему повѣришь, какъ скажетъ безъ обиняковъ все, что они на тебя съ барчукомъ мыслили, да что собирались натворить.

Устя шевельнула рукой, открыла глаза и дико оглянулась кругомъ. Увидя Орлика, она очнулась и вздрогнула. Сознанье воротилось, и она быстро поднялась и сѣла.

— Убили? Убили? заговорила она, глядя ему въ лицо.

Орликъ молчалъ, но опустилъ глаза.

Она страшно вскрикнула, схватила себя за голову и осталась въ этомъ положеніи, закрывая голову и жмурясь какъ отъ яркаго свѣта…

— А-а-а… за что… за что… застонала она тихо… такимъ голосомъ, что сердце екнуло у Орлика.

— Устя… Полно… Возьмися за разумъ… Вѣдь все пустое. Онъ погубить тебя хотѣлъ. Подѣломъ ему! Я тебя упасая, злобы у меня на него не было, а ради тебя.

Устя опрокинулась снова навзничь, простонала разъ протяжно и стихла, будто застывши.

На улицѣ между тѣмъ уже начинало смеркаться.

Поселокъ былъ весь въ движеніи, всюду шли кучки молодцевъ, очищая площадку, гдѣ лежало тѣло казненнаго, и, по приказу Ефремыча, расходясь по дворамъ.

Долго пролежала Устя въ хатѣ Орлика. Она шевелилась, открывала глаза и озиралась кругомъ, будто искала чего-то удивленными глазами и, не найдя, закрывала ихъ вновь. Изрѣдка она вздыхала, но безъ стона, безъ вопля, какъ бы отъ страшной усталости.

Орликъ сначала говорилъ съ ней, когда она шевелилась, но увидя, что дѣвушка не слушаетъ его, даже врядъ ли можетъ понять слова его, онъ молча сѣлъ около кровати.

— Обойдется! думалось ему. Послѣ вѣсти о смерти Тараса, сказывали мнѣ, она недѣлю лежала, маялась, да еще недѣлю цѣлую молчала, какъ нѣмая… А стоило… И забылось все потомъ… Вотъ и теперь обойдется. Тарасъ шибко любилъ ее и только сыну уступилъ, а самъ пошелъ на смерть. Она это знала. А этотъ щенокъ такъ приглянулся… Узнаетъ отъ дядьки объ ихъ ухищреніяхъ, такъ тогда живо у нея все пройдетъ…

И Орликъ внутренно радовался, что развязался съ капраломъ и не допустилъ ее уйти за нимъ.

Такъ прошла ночь. Устя лежала въ полузабытьи, а Орликъ сначала сидѣлъ у кровати, а затѣмъ отошелъ и прилегъ на скамьѣ у окна. Среди ночи Устя вдругъ совсѣмъ очнулась и зашептала; потомъ она поднялась и сѣла.

— Наказалъ… Да, наказалъ за душегубство окаянное! прошептала она и перекрестилась. Ты все видишь и терпишь… ждешь покаянія! Нѣту его — и накажешь…

Просидѣвъ нѣсколько мгновеній, Устя снова перекрестилась и двинулась съ кровати.

Она оглядѣлась. Среди темноты въ хатѣ, при слабомъ лучѣ мѣсяца, падавшемъ на маленькое окно, она различила спящую фигуру Орлика. Эсаулъ, тоже измучившись душевно за весь день, невольно задрожалъ…

Устя, поглядѣвъ на него, шепнула:

— Ахъ, Орликъ, Орликъ… что ты натворилъ… Да нѣтъ, это не твоя воля была… Это Господь мнѣ въ наказаніе послалъ.

Устя нетвердыми шагами двинулась къ двери и вышла на улицу. Новая тревога, но не бурная, а тихая и горькая, явилась у нея на душѣ…

— Гдѣ онъ? Что съ нимъ сдѣлали? Забросили? Зарыли? Утопили?..

И снова болью защемило сердце такъ же, какъ когда она услыхала вдали выстрѣлы… Какъ будто теперь она второй разъ теряетъ его…

И силы прибавились. Она двинулась быстрѣе по тропинкѣ… Наконецъ она почти бѣжала къ дому, стремительно увлекаемая мыслью: гдѣ онъ? что онъ?

Поселокъ спалъ, полусумракъ таинственно окуталъ все кругомъ, и тишь царила во всемъ урочищѣ отъ горы до берега; полумѣсяцъ на чистомъ небѣ мерцалъ ярко и освѣщалъ площадку, которую бѣглымъ шагомъ уже миновала дѣвушка, тоскливо озираясь… Но вдругъ она сразу остановилась, какъ вкопанная, и сердце дрогнуло. Подъ большимъ кленомъ бѣлѣлось что то…

Она шагнула ближе… Это холстъ… Имъ прикрыто что-то, лежащее на землѣ… И вонъ съ краю, ближе къ ней, виднѣются изъ-подъ бѣлаго холста обутыя въ сапоги и вытянутыя ноги.

Устя бросилась, сорвала холстъ и, трясясь всѣмъ тѣломъ, стояла и глядѣла безъ вопля, безъ слова, безъ звука…

Онъ лежалъ тутъ протянувшись — будто спалъ на травѣ подъ деревомъ.

Устя тихо простонала, грудь стало подымать, бить, надрывать судорогой и наконецъ горькое и безпомощное женское рыданіе огласило спящій поселокъ и тишину ночную.

Устя упала около него на колѣни, обвила руками и приподняла мертвую голову. И, страстно прижимая холодное лицо къ своему лицу, цѣловала безъ конца полуоткрытые глаза съ онѣмѣвшими вѣками.

Давно ли онъ отвѣчалъ на ея поцѣлуи… А теперь?

— Ну, что-жъ? И конецъ… Конецъ!.. шептала она ему въ лицо. Все-таки мы любились. Все-таки я знаю, что было…

И дѣвушка легла на траву около «любаго», говорила съ нимъ, шептала ему страстно въ лицо, обѣщала ему непремѣнно что-то, какъ только солнце встанетъ.

И долго не могла она оторваться отъ него…

Орликъ, очнувшись уже передъ разсвѣтомъ и не найдя Усти на кровати, бросился со всѣхъ ногъ къ хатѣ атамана. По дорогѣ онъ увидѣлъ бѣлѣвшій подъ деревомъ холстъ и тоже остановился и приблизился.

Мертвый капралъ лежалъ на травѣ, но Усти не было…

— Вишь, точно почиваетъ барчукъ-то! подумалось и эсаулу. Но гдѣ-же атаманъ?

И Орликъ побѣжалъ къ развалинѣ на пригоркѣ… Тамъ былъ свѣтъ въ окнѣ, и въ горницѣ двигалась фигура…