Галина Петреченко - Князь Олег

— А что добродетель есть наша собственность, это видно из следующего: куда бы мы ни пошли, мы несем ее с собою, а все прочее — нет; следовательно, она — единственная наша собственность, а все прочее — чужое!

— Чужо-ое?.. — протянул Дир.

— Да! — убежденно ответил грек и быстро добавил: — Все сказанное дивно просто. Иоанн Златоуст это сказал, и ему верят все христиане вот уже пятое столетие! И еще тысячи лет будут верить! — так же горячо проговорил Исидор, внимательно взглянув на Дира.

— Будут! — почти угрожающе подтвердил Дир, мотнув рыжеволосой головой, и, выдержав взгляд грека, посмотрел на Аскольда.

Аскольд молчал и ждал продолжения спора.

— Так сколь же всего богов, Исидор? — спросил один из знатных дружинников, почесывая затылок.

Исидор улыбнулся ему, как младенцу, и, переведя взгляд на задумчивое лицо Аскольда, тихо, но очень убедительно ответил:

— Бог один! И образ его — как у нас.

— И как же его величать? — с явной досадой в голосе спросил все тот же дружинник.

— «Един Бог — Отец, из него же и мы у него, и един Господь Иисус Христос, им же вся», — медленно и глухо ответил Аскольд и неуверенно добавил: — Иоанн Златоуст сему учит? Так, Исидор?

— Так, княже Киева, — почти смиренно согласился Исидор, но, подняв правую руку вверх, заявил: — Но только сие изрек не Иоанн Златоуст, а апостол Андрей Первозванный, который в этих землях первым свет Христа возвестил.

— Ну, хорошо! — согласился Аскольд и, зазвенев низкой из драгоценных бляшек, красиво обрамлявшей его крепкую загоревшую шею, вдруг озорно потребовал: — Ты мне, Исидор ушка, вот что прочти: «Мы должны радоваться, когда подвергаемся ограблению!»

— A-а! Есть такое апостольское изречение, — улыбнувшись, вспомнил Исидор и подождал, пока Аскольд унял свой смех.

Дир пытливо уставился на грека и с нетерпением ждал.

— «Мы должны радоваться, когда подвергаемся ограблению, подвергаемся клеветам, потому что с такою радостию можем явиться перед лицо Божие: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесах!» — с удивительным подобострастием и покорностью произнес Исидор, желая понять, чего от него хочет этот неукротимый киевский правитель.

А тот снова захохотал.

— Вот-вот, именно эти слова я и хочу воскликнуть перед твоими… — Аскольд коварно не договорил. Он встал, окинул пронзительным взглядом молодого проповедника и вдруг спросил: — Меня сопровождать будешь?

Исидор вспыхнул. Взволнованно прижал к груди огромную, в переплете, книгу и торжественно ответил:

— На все Божья воля! Ежели Ему надо так испытать меня, то я твой раб, Аскольд.

— Вот и прекрасно! — победоносно заключил Аскольд и, расправив плечи и одернув роскошную, шитую золотистым бисером и речным жемчугом, с пестрым орнаментом рубаху, хмуро подумал: «Все равно не верю твоему учению о Христе! Не верю я, что он мог быть среди нас, простых смертных, а если и был, то зачем? Только ли затем, что одних надо было сделать еще глупее, а других — еще, сильнее? Так пусть со мной произойдет второе!» — решил он и хотел было сойти с ковра, как увидел в лучах уходящего солнца своего жреца, ритуально прощающегося со своим божеством. Бастарн стоял в такой торжественно-трогательной позе, подняв руки в прощальном жесте к солнцу и шепча страстные слова истинной веры в силу и добро животворящего светила, что все, кто увидел друида в таком порыве, глубоко задумались.

На княжеском дворе стало тихо. Все невольно смотрели то на верховного жреца, которого совсем недавно Аскольд привез из своих родных влаховских земель, то на киевского правителя и ждали.

Жрец закончил свое прощание с солнцем и медленно повернулся в сторону князя.

— Ты мне хочешь что-то сказать, Бастарн? — крикнул ему Аскольд и сделал несколько шагов навстречу друиду.

— Да возвидит Святовит гнев мой! — жестко произнес Бастарн, как только подошел к киевскому правителю. — Ты опять слушаешь этих блудников! — искренне возмутился он.

Аскольд широко улыбнулся.

— На тебе новый наряд! — ласково заметил он и внимательно оглядел все языческие символы, которыми было расшито платье верховного жреца. — Как хорошо и быстро изготовили тебе его мои наложницы! Видно, не только спать умеют! — не кичась, но любуясь благородным и в то же время суровым выражением лица Бастарна и всем его видом, проговорил Аскольд.

— Да накажет Святовит сие буйство нрава твоего! — так же возмущенно проговорил Бастарн, колюче глядя в глаза Аскольда, и тот не выдержал: понял всю глубину презрения, которое охватило его жреца, и боль сожаления скользнула по его лицу.

— Мало того, что ты пытаешься затмить душу свою злоязычием врагов своих, ты и в дружину, и в селения допустил этот смрадный дух! Где взять силы Для преодоления его! — Бастарн вскинул руки к небу и убежденно произнес: — Да услышит Святовит мои мольбы! Да прольет свет мое великое божество на смутную голову столь знатного и сильного воина, перед которым сложил голову сам Царьград!..

— Царьград, верховный мой жрец, — прервал Бастарна Аскольд, — еще не сложил голову передо мной. И я… — он хотел было сказать, что еще раз пойдет на этот город и силой заставит покориться себе всех его правителей и духовных наставников, вот тогда и… Но рано, нельзя было загадывать наперед, нельзя никому говорить о своих намерениях, иначе боги подслушают и помешают сравняться с ними в силе и хитрости! Надо молчать! И Аскольд заговорил о другом: — Не кипи своим гневом на меня, Бастарн! Знаешь ты о моем своеволии давно. Знаешь ты и то, что я желаю испытать себя во всех верах! Ну, а что дружинники мои от меня не хотят отставать, так не могу же я им запретить другую думу о богах иметь? — Аскольд проговорил это низким, грудным голосом, ласково глядя в глаза верховного жреца.

Но жрец, выслушав откровение князя, отступил от него на шаг.

— Какая сила питает твой дух, хотел бы я знать?! — глухо воскликнул он и с недоумением оглянулся на греческого проповедника.

Исидор, с напряжением вслушивающийся в их разговор, про себя отметил стойкость Аскольда и тихо, восхищенно проговорил:

— Какая сила духа! Да сохранит ее Христос как можно дольше!

Дир, как самый верный сподвижник киевского правителя, натужно вытянув шею, тоже вслушивался в разговор князя и жреца, но не поверил ни единому слову Аскольда: что-то другое, тайное, руководило им. Дир не верил в искренность Аскольда, у того нет веры ни во что, кроме веры в силу своего волеизъявления! Этот человек способен только попирать чью бы то ни было веру, и он, Дир, в этом убедился, и не раз. Что-то более страшное, чем первый бесшабашный разбойничий поход на греков, затевает его предводитель, и он не знает что. Аскольд стал скрытен. Многого недоговаривает. Постоянно заигрывает с проповедником. Гневит славного Бастарна… «Терпи, Дир! Ты с ним связан навеки! Ты тень и свет во всех его делах! — внушал себе Дир и хмуро завершил: — Он и сейчас на белом коне! А ты… обжигаешь свою душу лучами его славы!»