Ирина Горская - Андрей Ярославич

Он теперь много рассказывал ей о себе. Он любил рассказывать. А она любила, когда он поверх рубахи накидывал кожушок суконный с опушкой меховой… Когда выздоравливал, тоже так накидывал, она помнила… Утром улыбался, и все озарялось его мягкой улыбкой. Как солнышко он был, когда улыбался так мягко и нежно… Она крепко уснула и не нашла утром подле себя его тепла, его тела… Но не испугалась, а сделался такой задор… Выглянула в окошко… Он шел на лыжах… И быстро велела подавать одеваться… быстрей, быстрей!.. Встала на лыжи, догнала его… Молчали и улыбались друг другу… Волнами замер снежный покров… И он говорил, что и в детстве его был такой снег… В Новгороде, во Владимире, в Переяславле… Время прошло, а снег все прежний…

— И у меня такая мысль… будто уносит меня с земли… совсем… дальше неба… в бескрайность… — и засмеялся тихо…

Северным сиянием затмилось небо, и снопы лучей радужными цветами переливались… А где-то далеко теплое течение неслось и море не замерзало…

Пошли свадьбы… Конунг Андерс сидел рядом со своей княгиней — на почетных местах…

Дочь ярла Биргера стала женой сына Хакона Хаконарсона, принца Гаральда. Андрей уже знал, что сватовство Александрово расстроилось Биргеровым походом на Хакона и не быть принцессе Кристине женой Александрова сына Василия…

И еще на двух свадьбах Андрей гулял с женою. Ярл сам выступил сватом его ближних людей, Андрея Васильевича и Дмитра Алексича. Оба они были знатного происхождения, и ярл посватал им хороших невест из рода Фолькунгов; он знал, что эти люди будут верно служить ему, и, стало быть, Фолькунги роднились теперь с людьми, верными ему… Андрей же свое знал: ближние его люди — более не его и никогда не воротятся на Русь… Но огорчать и попрекать не хотел их и был веселым на их свадьбах…

Узнав о рождении сына, Андрей взволновался, и обрадовался, и почувствовал себя виновным. Так давно не был у возлюбленной своей, не посылал даже узнать о ней… Тотчас отправился к ней и приказал нести за собой подарки. Весь дом, кажется, готов был унести в жилище старого Изинбиргира, это Маргарита сказала недобро. А Марина не молвила ему ни слова, это был его первенец, первородный сын, и не от нее! Будут ли у нее дети? Когда? Нетерпение и душевная боль мучили…

Хайнрих не мог не радоваться рождению племянника, ведь это был сын его любимой сестры, и она радовалась. И втайне была гордость, ведь этот мальчик был княжеской крови! Хайнрих впервые за много времени говорил с Андреем. И почти дружелюбно. Сказал, что хотел бы дать мальчику родовое имя, то, которое носит и сам. Тина взглянула на Андрея испытующе.

— Нет, зачем же, — быстро отвечал Андрей, — это мой сын, и в знак того, что он мой, пусть носит мое имя — Андрей…

И мальчик был крещен именем Андерс…

Андрей не мог бы сказать, что испытывает к новорожденному сыну очень сильную привязанность. Он охотно брал мальчика на руки, но ведь точно так же он ласкал и детей Константина и Маргариты — маленькую Катарину и крохотного Андрейку. Просто потому, что был такой человек, добрый, ласковый… Все ожидали, что он признает мальчика, и он сам так полагал, но вдруг перестал говорить об этом…

Марина позволила себе это… Но разве это было так дурно? Разве она не заслужила за все испытанные ею лишения?.. Ночью она умоляла его не признавать мальчика…

— Отдавай ему и его матери все, все! Какие хочешь подарки! Но пусть первородным твоим сыном будет наш сын, твой и мой. В жилах его будет королевская кровь!.. Наш сын, внук моего отца… Я прежде не знала себя, я будто спала и пробудилась. Я гордости своей не знала. Я дам тебе сыновей. Непременно…

Он посмотрел на нее внимательно. И никакой радостной вести у нее еще не было для него. Но ведь прошло так мало времени… И она только повторила:

— Непременно!..

И он подумал, что не должен мучить и оскорблять ее, она такая хрупкая, вынесла ради него столько мучений и тягот. А та, другая, она сильная; и ведь если он не признает своего сына, это вовсе не означает, что он бросает мальчика на произвол судьбы, лишает своего покровительства… И если он когда-нибудь возвратится… Нет, маленькому Андерсу будет лучше здесь, ведь здесь родилась его мать… Да нет, разве Андрей вернется?.. Пустые надежды… Но тогда тем более… Мальчик будет расти рядом с ним… Ведь и его отец, князь Ярослав, и Биргер, да и Александр, должно быть, разве всех своих детей признавали?..

И когда Хайнрих напомнил ему о его обещании признать ребенка своим, Андрей стал говорить, что не может этого сделать. А ведь обещание было, Андрей опрометчиво обещал, и слышали чужие обещание его… Но теперь он только повторил Хайнриху, что не всех сыновей возможно признать и что он не бросит своего сына на произвол судьбы, но признать не может… И привел в пример Слава Норвежского, как, покидая Киев, он оставил на попечение Ярослава Мудрого сына от своей киевской наложницы…

— Всем ведома твоя ученость, конунг! — жестко сказал Хайнрих. — И на все у тебя найдутся примеры. Но в этот раз не лучше ли было бы привести в пример твоего отца, как он поступил с твоей матерью!..

Когда сказали о его матери, сердце Андрея больно ударилось в груди, но не посмел гневаться. И понял, что приобрел себе смертного врага…

Еще время миновало. У Андрея возникло ощущение, будто мир вкруг него делается тесен, мало воздуха для дыхания, будто кольцо железное сжимается… То самое колечко Хайнриха?.. Нечего было ждать помощи от Биргера. Андрей сделал еще одну попытку поговорить с ним искренне, но попытка эта вышла совсем неудачной и самому Андрею показалась неуклюжей и неумной. И было одно странное: да, Биргер не хотел помогать ему, но для чего-то он был нужен Биргеру, Андрей это чувствовал, и это было странно и страшно… А в отношении Тины и Хайнриха разве он не был в своем праве? Разве он совершил что-то дурное, нарушил какие-то законы? Даже старый крестоносец — на его стороне!..

Теперь Андрей часто уходил на лыжах. Марина заметила, что ей даже хорошо, когда он уходит. Она по-прежнему не имела для него радостной вести и мучилась этим. Но Маргарита ободряла ее и приводила в пример себя, ведь она не в первый год замужества сделалась матерью…

Однажды Андрей добрался далеко на север. Ему было все равно — пусть ищут, пусть думают, что хотят… А перед ним, унимая своей ширью тревогу его, Лапландия раскрывалась. Вечный снег не таял. И болота, и голые скалы, и северное сияние, и оленье молоко, и луки и стрелы узкоглазых лопарей, и их жилища, слаженные из оленьих шкур, где Андрей ложился с их дочерьми и сестрами, не встречая супротивности, и дивился гладкости смуглой кожи и крепости грудей и упругости маленьких женских тел; и все это было вечным, должно быть… Андрею суждено было умереть, и все должны были умереть. Но это должно было остаться, потому что обреталось как бы вне времени, в одном лишь пространстве…