Ирина Горская - Андрей Ярославич

К охоте Андрей пристрастился всерьез и много тонкостей охотничьих вызнал. Лев поддерживал это увлечение своего питомца и приискал ему хорошего охотника из половцев, крещеным, именем Аксак-Тимка, настоящего «главу охоты». Этот человек сделался устроителем Андреевых охот и почасту был жалован многими подарками. С осени, по бесснежью еще, оставляли притравы для волков и лисиц — бросали ободранную палую лошадь или корову. Звери навыкали, набивали тропы. А после, уже по снегу, на Николу-зимнего, ставили капканы. Ездили всегда верхом, только конского следа зверь не боится. Надевали чистую одежду, рукавицы чистые, чистые лапти и онучи. Однажды огромный волк попался в капкан одною задней лапой и утащил охотничий снаряд за собою. Зверь мчался в бешенстве. Андрей кинулся за ним, вооруженный одною лишь дубинкой. Бежать пришлось долго, пот застлал глаза, Андрей на бегу сбросил шапку, рукавицы и короткий, подбитый мехом кафтан. Нельзя было отставать от взбешенного зверя, надо было загнать его, гнать в лес, где он задевать будет за стволы и пни и выдохнется вовсе. Но в лесу, на поляне, окруженной редколесьем, волк внезапно и резко обернулся и бросился на юного охотника. Андрей сам не понимал после, как сумел отпрыгнуть. Напружинившееся тело и сильные ноги сами все сделали как потребно. Разум лишь смутно копошился, чутье властвовало! Андрей выхватил из поясных ножен острый нож, кинулся, пригнувшись, на свою добычу и зарезал волка ножом… Задымилась кровь, впитываясь шерстью волчьей. Все поплыло в красном тумане перед глазами. Но Андрей не позволил себе упасть без чувств. Пошатнулся, но удержался на ногах. И было приятно ощутить себя крепким, неподвластным слабости телесной…

Князь Ярослав не был заядлым охотником, но из всех охот предпочитал охоту с кречетами на диких гусей и уток. Из далекой северной глуши были у княжих сокольничих кречеты и ловчие соколы. Андрею тоже глянулась эта охота, когда держишь на большой рукавице ловчего сокола или кречета под темным клобучком; срываешь клобучок, пускаешь птицу… и птица — кругами — в небе высоком…

А самая любимая Андреева охота была — гоньба, когда верхом — по ровному, рыхлому, пушистому снегу — за лисицей или волком — безо всякого оружия… и — загнать зверя до последней устали — и живьем взять…

Он добывал зверя с радостью и не полагал себя убийцей живого существа. Далекие предки его убивали, только чтобы насытиться. Но в нем охота поддерживала приятное ощущение доблести и силы…

Но, вырастая, Андрей не оставил любимого своего занятия — чтения книг. За полночь засиживался над раскрытыми пергаментными страницами, свечи оплывали в штатолах-подсвечниках серебряных. Андрей начал собирать для себя книги, пополняя собрание книжное, оставленное ему Ефросинией. Взяв с собою малую охранную дружину, объезжал он монастыри — Выдубицкий, Дмитриевский, Киево-Печерский. Беседовал с монахами-переписчиками, присматривался к их работе, стал и сам заказывать книги, отыскал и «Алексиаду» Анны Комнин. По его просьбе Ярослав приказывал привозить книги.

Георгий Акрополит записывает об Андрее:

«Говорят, что он пристрастен к чтению благочестивых книг и владеет греческим языком свободно, как родным славянским наречием».

Альберик называет Андрея «наследником короля Руси»…

Русские летописцы об этих и прочих свойствах Андрея Ярославича молчат. Но, впрочем, сейчас мы подойдем именно к тем намерениям Ярослава Всеволодовича, благодаря которым Андрей и сделался известен хронистам Балканского полуострова и западных европейских земель…

Тем более удивительно, что речь идет о мальчике, едва пятнадцатилетием, живущем в далекой северной стране.

Сам Андрей так и не искусился в интригах и не понимал, что же происходит вокруг него; не понимал, что постепенно выдвигается в самую середку, в центр каких-то складывающихся, закручивающихся событий…

Отец неожиданно обменялся послами с Михаилом Черниговским, отцом Ефросинии. Затем черниговский князь прибыл во Владимир. И вслед за ним явился доверенный человек Даниила Романовича, князя Галицкого. На первый взгляд, Ярослав всего лишь пожелал выступить миротворцем в распре черниговского и галицкого правителей. Михаил Черниговский желал видеть митрополитом своего ставленника — Петра Акеровича, галицкий князь прочил в митрополиты того самого доверенного человека, прибывшего во Владимир, человек этот был его печатником, иначе — канцлером, имя ему было — Кирилл. Судя по всему, Ярославу удалось уладить спор этот. Кирилл отправился в Никею и по возвращении должен был сделаться митрополитом. Ярослав нашел нужным довериться галицкому и черниговскому князьям, и вследствие этого доверия Петр Акерович был послан в далекую Европу с поручениями особого свойства. Исполнение этих поручений и свою внезапную доверительность к тем, кому он прежде вовсе не доверял, Ярослав связывал именно со своими замыслами устройства судьбы Андрея, любимого своего сына.

Андрей вошел к отцу, уже чувствуя, что позван не для задушевной беседы за кувшином сладкого вина. Ярослав всматривался в сына пристальнее, чем обычно.

Уже пятнадцать лет, уже юноша… от чрезмерной серьезности и задумчивости видится хмурым… И многие книжные познания не уничтожили в нем совершенного простодушия… Нельзя сказать ему все, покамест следует что-то утаить, искать потребные слова…

Отец улыбнулся Андрею своей обычной улыбкой, когда легкая растянутость губ выражала добрую приветливость, но глаза оставались прежними, темно глубокими и плоско замершими. Велел сесть, рядом с собой усадил на широкую лавку. Стал расспрашивать о книгах, об охоте и воинских упражнениях. Андрей отвечал стройно и кратко, но выражение хмурости уже уходило с его полудетского лица.

И тогда отец сказал, что полагает Андрея совсем возрастным и желал бы устроить его брак.

Сначала Андрей не обратил внимания на странную торжественность отцовских слов. Едва подавил, комком горловым проглотил с болью готовый вырваться возглас: «Не надо!» Понятие о браке и женщине уже было в сознании, в душе Андрея связано с болью; оно было — скучная глупая жена Александра, и Феодосия, не любившая Андрея, и Ефросиния, которой никогда не будет, которая так и не стала женой Феодора… и ничьей женой не стала… и только жаркая краска — на щеки — от этих смутных мыслей о ней… И еще одно воспоминание, о недавнем; но тоже неприятное, почти тоскливое… И, конечно, было связано с Александром, с его очередным приездом к отцу. Александр тогда вдруг заговорил с Андреем о княгине Феодосии, о своей матери; он говорил о достоинствах покойной, коими полагал ум и доброту, и говорил с такою категоричностью, почти злою, будто молчание Андрея само по себе являлось возражением. Андрею было неловко, он не понимал, зачем Александр это говорит; понимал, что надо из учтивости сказать и ему нечто доброе о матери Александра, но почему-то не мог решиться на эту невинную и даже необходимую ложь. Молчал и хмурился. Отвел глаза и увидел в углу стола деревянный ларец резной, сделанный по его заказу для деревянных фигур, в которые Ефросиния выучила его играть. Поднялся, обеими руками потянул к себе ларец, раскрыл быстро и спросил Александра, не хочет ли и он выучиться. Почувствовал, что краснеет. Александр должен был обидеться на то, что Андрей прервал его речь о матери. И Александр мог заговорить о Ефросинии… И не хотелось мучительно, чтобы Александр говорил о ней, даже если бы хорошо говорил…