Виктор Поротников - Игорь Святославич

Не удержалась от жалобного всхлипа Агафья. Ольга смахнула со щеки слезу изящным пальчиком. В очах Василисы застыло страдальческое выражение.

Игорь в эти мгновения взирал не на гусляра, а на Ефросинью.

Вышеслав заметил, какие были у него глаза! Так смотрят лишь на самого дорогого и близкого человека!

Вот гусляр-сказитель сменил тональность своего голоса, переходя от скорби к радости:

Сын Узура встрепенулся, услашав и о себе в песне:

Последние слова песни были весомы и торжественны:

Когда смолкли гусельные струны, Игорь обратился к гусляру:

— Кто ты и откуда, друже?

— Родом я из Путивля. Зовут Перегудом.

— Сам измыслил песнь эту?

— Нет, княже. Песня народом сложена, а мне ее пересказал один монах-книжник.

Игорь встал из-за стола.

— Не думал я, что обо мне в народе песнь сложат, да еще столь дивную! Прими от меня в знак благодарности, старче.

Игорь поманил к себе огнищанина и что-то шепнул ему на ухо. Огнищанин удалился, но вскоре вернулся со связкой собольих шкурок.

Гусляр изумленными глазами глядел на богатство, брошенное к его ногам.

— А это тебе от меня, старинушка! — воскликнул Всеволод, срывая с шеи золотую гривну.

— Возьми дар и от меня, добрый человек. — Владимир снял с пальца золотой перстень.

— И от меня! — вскочил Святослав Ольгович с плащом в руке.

Не остались в стороне и женщины. Ефросинья подарила гусляру серебряную чашу. Агафья — серебряный образок. Ольга — золотую цепочку. Даже половчанка Анастасия оторвала от своих монист две золотые монеты.

Суздальский посол пожелал узнать, не согласится ли гусляр отправиться вместе с ним ко двору князя Всеволода Большое Гнездо.

— Князь мой охоч до песенных творений, — сказал посол.

Перегуд еще думал, растерявшись от обилия столь дорогих подарков, когда Игорь уже ответил за него:

— Конечно, он поедет с тобой, боярин. А дружинники мои вас проводят до земель суздальских.

Седовласому Перегуду ничего не оставалось, как согласно кивнуть головой.

После пира Игорь уединился с Вышеславом в горенке, где у него хранились наиболее ценные книги. Князь был в приподнятом настроении, но вместе с тем и чем-то озабочен.

— Где ты разыскал гусляра этого, Вышеслав?

— Он сам ко мне пришел. — Вышеслав старался не смотреть в глаза Игорю.

— Вот что, друже, нужно записать эту песнь. И сделать три, нет, пять записей.

— Уже сделано, княже.

— Хвалю за расторопность! Одну в Киев отправим к Святославу Всеволодовичу. Теперь-то он по-иному со мной разговаривать станет. — Игорь горделиво усмехнулся. — Другую тестю моему отошлем в Галич, пусть знает, каков у него зять! Третью надо бы доставить к Рюрику Ростиславичу, а четвертую — его брату Давыду. Ну а пятую себе оставлю — для детей и внуков.

Игорь опустился на лавку и добавил с тревогой в голосе:

— Только бы гусляр наш, часом, не помер в дороге, не молод он уже, и Суздаль от Новгорода-Северского далече.

— На его место другой песенник сыщется, — промолвил Вышеслав. — Важнее жизнь песни, коль полюбится людям, будет у нее век долог, а нет — позабудется через несколько лет.

— Сыскать бы песнетворца этого, озолотил бы его, — сказал Игорь и взглянул на друга: — Ты искать не пробовал?

— Пытался, — ответил Вышеслав, — но без толку. В Путивле его нет.

— Ничего, — с воодушевлением произнес Игорь. — Бог даст, сыщем! Через умение этого словописца труды наши ратные на вершину славы вознесены. С той вершины по всей Руси ее сияние распространится, как слово Божие. На многие века!

Перемена, произошедшая в Игоре, сразу бросилась в глаза Ефросинье. Она понимала, что причина тому не деньги ее отца, а песнетворное сказание, столь вдохновенно исполненное старым гусляром. Недаром говорят: одолень-трава телесные недуги лечит, похвала — раны души.

Ефросинья видела, с каким почетом провожал Игорь в дальний путь, в Залесскую Русь, суздальского посла и белобородого гусляра вместе с ним. Суздалец, видя, как печется о старике князь, усадил того в свой крытый возок, а гусли в теплый плащ завернул как живое существо. Немало подарков вез посол своему князю, но главный дар был, без сомнения, — «Слово о полку Игореве».

Прощаясь с Вышеславом, отъезжавшим вместе с Владимиром в Путивль, Ефросинья успела шепнуть ему слова благодарности и запечатлеть на его устах горячий поцелуй. При этом слезы катились у нее из глаз, и княгиня с трудом удержалась, чтобы не упасть на грудь Вышеславу. Чувства, глубоко ею таимые, вдруг вырвались наружу.

Уже дома Василиса спросила у мужа, почему он не признался князю, кто автор «Слова».

— Не корысти ради создавал я эту песнь, — ответил Вышеслав, сразу уловивший, что супруга недовольна тем, что он остался в тени. — Мне почестей и так хватает. Важно, что от «Слова» любовью народной веет. А стоит мне признаться во всеуслышание, что мое это творение, и тогда повеет от него лестью княжеского приближенного. Не хочу этого.

Василиса не спускала с мужа внимательных глаз, удивляясь тому, что все еще до конца не поняла единственного и любимого мужчину, не постигла его возвышенной души.

«И впрямь, разве в почестях счастье?» — подумала она. Вышеслав, словно прочитав ее мысли, подсел к жене и обнял за плечи.

В горнице тепло, гудит в печи пламя. Над головой поскрипывают половицы — это Епифания расхаживает в своих покоях. Вышеслав отодвинул печную заслонку, чтобы подбросить поленьев, но вдруг задумался, глядя на огонь. В его пляшущих языках ему привиделось русское войско, идущее степью. Реют знамена, покачиваются в седлах дружинники, колышется частокол копий пеших полков… Впереди Игорь и другие князья.