Виктор Поротников - Игорь Святославич

«Кобыла с волком помирилась, да домой не воротилась, — писал киевский князь. — Легок же ты, брат, на веру степным нехристям! Ханам не мир нужен, а передышка, так не видать же им eel Как снег сойдет, пойду с полками в дальнюю степь. И тебе, брат мой, велю со мной идти».

Не понравилось Ярославу ни письмо брата, ни тон его. Он-то считал себя правой рукой киевского князя, а выходит, Святослав его в подручных держит, чуть ли не помыкает им!

Ярослав в сердцах швырнул письмо в горящую печь и нервно заходил по скрипучим половицам обширной горницы.

«Не зря Игорь Святославич обиду держит на Святослава, — думал Ярослав. — Игорь еще раньше распознал в Святославе эту привычку поучать и распоряжаться братьями своими как слугами. Ростиславичи вон на равных держатся со Святославом, и ничего. А Владимир Глебович, даром что молод, даже на своем настоять может».

«А я что же, воли своей не имею? — спросил самого себя Ярослав. И сам же ответил: — Имею! Отныне мне старший брат не указчик!»

Едва стало пригревать мартовское солнце, русские рати стали собираться под Василевым, близ Киева. Пришли турово-пинские князья с дружинами, пришли оба Ростиславича. Святослав ждал Ярослава, но черниговцы так и не подошли к назначенному сроку.

Святослав послал гонца в Чернигов.

Ярослав ответил старшему брату письмом, в котором заявил, что не может воевать с Кончаком, ибо его боярин отправлен к нему послом.

Святослав стал звать в поход на половцев северских князей, а Ярославу отправил грамоту, в которой обвинил того чуть ли не в измене:

«Не я буду судить тебя, но Господь, за то что ты восхотел мира с погаными, когда прочие князья ополчились на них».

Однако Ярослав не изменил своего решения.

Игорь сразу спросил у Святославова посланца, участвует ли в том походе переяславский князь. И, услышав в ответ, что участвует, наотрез отказался поддержать Святослава.

Как и в прошлом году, Игорь замыслил отдельный поход.

Он уже исполчил свою дружину и поджидал брата Всеволода. С племянником Святославом Ольговичем Игорь намеревался соединиться близ Путивля.

Игорь собирался следовать в том же направлении, что и объединенное войско Святослава Всеволодовича, но с таким расчетом, чтобы быть от него в стороне. Когда сойдутся ханы в сече с русскими князьями, Игорево войско тем временем зайдет в тыл к половцам и захватит их становища, лишенные защиты.

— Таким образом Святославу достанется слава, а нам богатство, — хитро усмехаясь, сказал Игорь Всеволоду. — По-моему, это справедливо.

Всеволод пришел в восторг от затеи брата.

— Где твой стяг, Игорь, там и мой! — воскликнул он.

За вечерней трапезой Игорь разглагольствовал, поучая сына Владимира, которому тоже предстояло идти с отцом в поход:

— Без хитрости в этой жизни не прожить, сынок. Смелым простаком всякий хитрец помыкает, ища в том выгоду для себя. Но коль ты смел и хитер, сочетая в себе льва и лисицу, то меч твой будет непобедим, так как вступит в дело лишь там, где разум твой разъединит врагов твоих, тем самым ослабив их. Богатство же само потечет к тебе, ибо иных ты ограбишь, пользуясь их слабостью, а иные будут рады откупиться от тебя, зная, твою силу.

Затем Игорь заговорил о Святославе Всеволодовиче, о том, что он своими несправедливыми поступками унижает братьев своих в угоду Мономашичам.

Всеволод молча кивал головой, соглашаясь с Игорем, одновременно успевая набивать рот: до еды он был охоч.

Ефросинья, тоже находившаяся за столом, выразила свое недовольство гневными словами:

— В твоих поучениях, Игорь, больше зла, чем добра. Не настраивай Владимира против Мономашичей, ибо они всегдашние враги половцев. И ныне Мономашичи вместе со Святославом Всеволодовичем готовы сразиться с погаными лицом к лицу, в то время как ты, словно тать, намереваешься заняться грабежом половецких веж.

— Уж не винишь ли ты меня в трусости, жена? — приподнялся за столом Игорь.

— Не в трусости, а в низменности твоих побуждений, — ответила Ефросинья, раскрасневшаяся от собственной смелости. — Не желая прощать обиду, ты готов не поддержать своих братьев в час, когда любые обиды должны быть забыты. Зачем ты восторгаешься благородными поступками древних полководцев, ежели эти поступки не вызывают отклика в твоей душе?! Опускаясь до низменности Иуды, ты желаешь и сына обрядить в столь же гнусные одежды!

Всеволод от изумления открыл рот, забыв про копченый окорок в своей руке. Смела же у Игоря супруга — смела и умна! — попробовала бы его Ольга заговорить с ним в таком тоне, давно была бы бита.

Владимир переводил растерянный взгляд с отца на мать. Он был почти в отчаянии, ибо сильно любил мать и искренне уважал отца. Их разногласия были не редкость для него. Однако мать впервые позволила себе так заговорить с отцом при постороннем человеке.

Сравнение с Иудой вывело Игоря из себя.

— Убирайся в Путивль к своему обожаемому Вышеславу! — закричал он прямо в лицо жене. — Восхищайтесь там на пару мудростью Моисея и Соломона, благородством Цезаря и величием Юстиниана! Куда мне, грешному, до столь достойных мужей. Обо мне книг слагать не будут, и, стало быть, живу я не в пример потомкам, а себе в удовольствие.

Ефросинья поднялась из-за стола с дрожащими губами, слезы вот-вот были готовы брызнуть у нее из глаз, и удалилась с высоко поднятой головой.

Игорь залпом осушил чашу с хмельным медом и облокотился на стол.

— Все настроение изгадила, безмозглая гусыня! — угрюмо промолвил он.

Недаром потратил Кончак осень и зиму, собирая новое войско для похода на Русь. Несмотря на то что донские колена половцев возвели в великие ханы Елдечука, у Кончака осталось немало сторонников среди ханов и беков, готовых мстить русичам за смерть Кобяка.

Из лукоморских ханов с Кончаком особенно сблизился Глеб Тирпеевич, принявший христианство.

В орде хана-христианина было много бедных, безлошадных степняков, стекавшихся к нему отовсюду. Здесь были и незаконнорожденные сыновья беков и беев, лишенные наследства, и беглые рабы, и должники, и просто разбойники. Глеб Тирпеевич принимал всех, зачисляя их в свое войско, наполовину состоявшее из пеших воинов, что было необычно для половцев.

Своих пешцев Глеб Тирпеевич вооружил длинными копьями и большими щитами, обучив сражаться строем. Немало среди пешцев было и лучников.

Но самое удивительное, что увидел Кончак в войске Глеба Тирпеевича, это были осадные машины, стрелявшие большими стрелами и огромными камнями на пятьсот шагов и дальше. Обслуживали эти диковинные машины бывшие рабы-христиане, получившие свободу. В основном это были греки.

— Христиане повсюду воюют не так, как половцы, — говорил Кончаку Глеб Тирпеевич. — Если у нашего народа основная военная премудрость — это стремительный удар конницы, то у русичей, грузин, фрягов, греков и прочих христиан суть военной организации — это крепость. Не обязательно из камня или дерева. Христиане и в поле выстраиваются так, что наши нестройные орды часто бессильны перед их сомкнутым пешим строем.