Михаил Казовский - Топот бронзового коня

Разумеется, в назначенный час в обусловленном месте Каллигон Феодосия не дождался. Начал думать о похищении, подкупил одного из монахов и узнал, что по понедельникам несколько послушников, в том числе Феодосий, помогают ухаживать за деревьями в саду архиерея. Евнух распорядился:

- Значит, так: в понедельник, по моему сигналу, прибежишь в этот самый сад, скажешь, будто Феодосия срочно требует к себе настоятель Рафаил, и сопроводишь за ворота. Больше ничего. Если всё получится, заплачу тебе целых пять номисм.

Инок заупрямился:

- Больно риск большой. Станут разбираться и меня накажут за пропажу юноши.

- Хорошо, ещё номисму накину. А не согласишься, то найму другого.

Больше у того сомнений не возникало.

Возле сада архиерея наготове стояли три матроса. Молодого человека, вызванного на улицу, моментально скрутили, рот заткнули кляпом, на голову надели мешок и поволокли на корабль. Не прошло и часа, как похищенный уже плыл по Эгейскому морю. Он, развязанный, сразу заговорил, начал поливать Каллигона бранью, порывался выпрыгнуть за борт, а когда скопец приказал вновь его связать, образумился и немного пришёл в себя. Только причитал:

- Ах, зачем ты это устроил, Каллигон? Наконец-то я обрёл в обители внутренний покой, перестал всех бояться и не мучился угрызениями совести. Жил по Заповеди Господней, не желая жены ближнего моего; мало что жены, но ещё и названой матери! А теперь опять? Страх перед Велисарием, Фотием, удивлённые взгляды слуг и душевный разлад от грехопадений… Ты мне жизнь сломал, понимаешь, подлый?

Евнух улыбался в ответ и твердил одно:

- Ничего, хозяйка живо вправит тебе мозги, и уже не пикнешь в её объятиях!

По дороге попали в шторм и едва не погибли у острова Милос. Там послушник чуть было не сбежал. Свесил с кормы канат и пытался слезть по нему на берег, но упрямца перехватили. Опасаясь новых выходок с его стороны, порученец Нино запер юношу в трюме, выпуская на короткое время для прогулки по палубе под присмотром самых рослых матросов.

Прибыли в Сиракузы под конец ноября и застали госпожу на дорожных тюках: та переезжала в захваченный супругом Неаполь. Но в связи с возвращением Феодосия задержалась.

Он стоял перед ней потупясь, глядя в пол и не зная, с чего начать. Начала она:

- Что молчишь, сквернавец? Или новый обет-молчанку задумал? Мне тут Каллигон поведал о твоих приключениях…

Молодой человек промямлил:

- Я действительно ехать не хотел… Силою заставили…

- Так уж я тебе неприятна, олух?

Посмотрел на неё с мольбой:

- Нет, не в этом дело… Просто на душе камень. Совестно грешить. Не могу больше.

- Ах, какие мы стали праведники, прямо-таки святые! Покажи-ка спину: крылышек ещё не видать?

- Я серьёзно, Нино…

- Ну а я шучу разве? Снаряжать корабль на твою поимку - разве это шутки? А ещё пришлось кое с кем поквитаться из-за тебя - шесть рабов Божьих на моей и на твоей совести.

У того дрожь прошла по телу:

- Что же это? Я не понимаю…

Антонина в нескольких словах пояснила, как погибли Македония, Агриппина, Улиарис, Евгений и Ставракий с Ираклием. Юноша стоял бледный, весь в холодной испарине. Выдавил чуть слышно:

- Македонию жалко. Я её любил. И Ставракий был добрый человек.

Женщина вспылила:

- Македонию жалко, а меня не жалко? Сам сбежал, а меня оставил выкручиваться и платить по общим счетам!

Он упал на колени и воскликнул с горечью:

- Прикажи тогда и меня зарезать! Чтобы разом со всем покончить!

Бывшая танцовщица встала:

- Ты совсем ополоумел, приятель. - Подала ему руку. - Поднимайся живо. Что ещё за глупости? Подойди поближе. Ближе, я сказала. Поцелуй меня. - Притянула грубо. - Ну, целуй же, увалень! - Обняла за шею и губами присосалась к его губам.

Понемногу Феодосий начал оттаивать, и его ладони заскользили у неё по спине, грудь прижалась к груди, а живот к животу, и во рту соприкоснулись два языка. Молодой человек отстранил лицо, выдохнул с усилием и уткнулся носом Антонине в плечо. Разрыдался по-детски. Дама принялась его гладить, тихо успокаивать:

- Ну, не надо, не надо, глупый. Мы с тобой опять вместе, и вести себя будем более разумно. Чтобы доносители больше не застали врасплох.

Хлюпнув носом, он поднял лицо и спросил наивно:

- Может быть, останемся просто любящими мамой и сыном? Этим избежим всех проблем…

Издевательски усмехнувшись, та произнесла:

- Мамой, сыном, говоришь? - и опять приникла низом живота к его животу. - А вот это твёрдое у тебя - что ещё такое? Разве так относится к маме сын?

Феодосий затрепетал:

- Нет, не надо, Нино, как ты можешь?

Но она, опустившись на колени, поднырнула головой под его тунику. Он затрепетал ещё больше, весь покрылся пятнами, закатил глаза и пробормотал:

- Господи, прости… Это искушение… выше воли моей…

Велисарий понимал, что противник сформирует колоссальное войско и в письме осторожно называл восемьдесят тысяч, думая на самом деле о пятидесяти-шестидесяти и желая получить подкрепление. Но никак не предполагал, что Витигис соберёт под свои знамёна сто пятьдесят тысяч! Перевес в силе был более чем десятикратный. Да к тому же ромеи оказались рассредоточены: часть - осталась в Неаполе, часть ещё на Сицилии, часть в - Далмации, часть под командованием Бесса очищала от готов Нарнию… И хотя без боя сдались Апулия и Саминия, радости от этого было немного. Непосредственно в Риме с Лисом находилось не более десяти тысяч человек, далее с теми, кто пришёл добровольно служить византийцам.

А Витигис между тем приближался. Чтобы окружить Рим, он был вынужден перейти Тибр по единственному мосту около Фламиниевых ворот. Здесь-то и хотел задержать неприятеля Велисарий: мост довольно узкий, можно нападать с двух сторон и уничтожать врага методично. Половину войска он оставил в городе, половину вывел за стены и укрыл в рощице, а на башнях моста посадил готов, согласившихся у него служить.

Это была ошибка.

Ненадёжные готы с ходу возвратились к своим соплеменникам и открыли мост. Лис ещё не знал об измене и сначала подумал, что, по плану, сможет с лёгкостью атаковать первые отряды Витигиса. И внезапно у моста столкнулся с лавиной кавалерии и пехоты, перешедшей реку. Завязалась яростная схватка. Велисарий бился в первых рядах, наравне с другими, и рубил противника со всего плеча. Готы кидали дротики, чтобы поразить коня полководца - тёмно-дымчатого с белой мордой (греки называют такую масть «фалион», а германцы - «балан»), - но попасть всё никак не могли. В этой стычке погибло не менее тысячи, сам же Лис не был даже ранен.

В то же время по мосту шли всё новые и новые силы неприятеля и вступали в бой. Византийцы дрогнули, отступили и побежали к Риму, чтоб успеть укрыться за его воротами. Но уже смеркалось, и защитники города не могли разобрать, где свои, где чужие, и решили не открывать вовсе. Зря кричал Велисарий: «Это я! Пропустите внутрь своего командира!» - в сумерках распознать его, покрытого грязью, было невозможно. «Мы тебе не верим, - отвечали со стен, - говорят, что Велисарий уже убит. Как ты можешь быть Велисарием?»