Виктория Холт - Исповедь королевы

Он становился все слабее и слабее и не желал, чтобы рядом с ним был кто-нибудь, кроме меня. Когда я входила, в его глазах появлялся блеск.

— Мама, ты так прекрасна! Я чувствую себя счастливее, когда ты рядом со мной. Расскажи мне о прежних временах! — бывало, говорил он.

Под этим он подразумевал те дни, когда он еще мог бегать и играть, как его младший брат, а Муффле крутился возле него. Тогда я рассказывала ему о некоторых небольших происшествиях, случившихся в прошлом, таких, как инцидент в театре Трианона, когда он сидел на коленях у отца и смотрел, как я выступала на сцене.

— Я помню, я помню! — кричал он. — И что же потом случилось?

Он кивал головой, пока я рассказывала. Он уже знал эту историю от слова до слова, потому что на самом деле я уже много раз рассказывала ему об этом. В тот раз я забыла свои слова, и мсье Кампан, сидевший в суфлерской будке с большими очками на носу, пытался найти нужное место. Тогда мой маленький сын воскликнул голосом, полным волнения, и его голос разнесся по всему театру: «Мсье Кампан, снимите эти большие очки! Мама не слышит вас!»

Он смеялся, и я смеялась вместе с ним, хотя на самом деле была близка к тому, чтобы расплакаться.

Возможно, воздух Версаля был для него недостаточно чистым. Один из докторов высказал предположение, что в Ля Мюэтт ему, вероятно, будет лучше.

— Но ведь он не защищен от холодных ветров! — возразил другой.

— Ах, зато эти ветры очищают воздух!

— Комната, которую мсье занимает в Версале, слишком сырая, — сказал Сабатье. — Ее окна выходят на Швейцарское озеро, а вода в нем стоячая.

— Чепуха! — возразил Ляссон. — Воздух Версаля вполне здоровый!

Мой муж вспомнил, что в детстве его отправляли в Медон. Говорили, что тамошний воздух укрепил его силы.

Луи принял решение, и дофина отправили в Медон.

В Версале должны были собраться члены Генеральных Штатов. Я испытывала перед Генеральными Штатами страх, потому что знала, какое беспокойство испытывали те, кого я считала своими истинными друзьями. Когда мы с Акселем обменялись по этому поводу парой слов, он дал мне понять, насколько он встревожен. Я знала, что он считал положение очень серьезным и боялся за меня.

— Луи, а не лучше ли было бы провести это собрание где-нибудь подальше от Парижа? — спросила я мужа.

— Они должны прибыть в Версаль и в столицу! — ответил муж.

— Они лишат тебя твоей власти и твоей гордости! — сказала я.

Я нисколько не сомневалась в этом. Генеральные Штаты были избраны от всех классов общества. Даже члены самых низших классов будут иметь голос в решениях правительства. Такое положение дел не потерпели бы ни Людовик XIV, ни Людовик XV. Но мой муж заверил меня, что это было необходимо.

Шли великие приготовления к церемонии открытия. У страны появились надежды. Казалось, все ожидали от Генеральных Штатов какого-то чуда.

Когда я приехала в Медон повидать сына, то забыла обо всех своих тревогах по поводу предстоящего нам тяжелого испытания (ведь я тоже должна была принимать участие в торжественной процессии). Было очевидно, что дофин быстро терял свои силы.

Когда он увидел меня, его лицо просветлело.

— Когда ты со мной, это для меня самое лучшее время! — сказал он.

Я села рядом с бильярдным столом, на котором он лежал, и взяла его за руку. Он желал знать, как я буду одета во время церемонии.

Я ответила, что цвет моего платья будет представлять собой сочетание фиолетового с белым и серебристым.

— Это будет чудесно! Если бы я был сильным и здоровым, я поехал бы вместе с тобой в карете! — сказал он.

— Да, мой милый! Поэтому ты должен скорее поправляться.

— Я не успею вовремя поправиться, мама, — сказал он серьезно, а потом прибавил: — Мама, я хочу посмотреть на процессию! Пожалуйста, ну, пожалуйста, позволь мне посмотреть, как ты будешь проезжать мимо! Я хочу увидеть тебя и моего дорогого папу!

— Но это утомит тебя!

— Меня никогда не утомит смотреть на тебя. Наоборот, благодаря этому я буду чувствовать себя лучше. Пожалуйста, мама!

Я знала, что не смогу отказать ему в этом, и пообещала устроить так, чтобы он все увидел.

Звонили колокола, и солнце ярко светило. Это было четвертого мая 1789 года — того года, в котором состоялось собрание Генеральных Штатов. Улицы Версаля были живописно украшены. Повсюду на легком ветру трепетали цветы лилии. Я слышала, что по всем Версале не осталось ни одной свободной комнаты.

Повсюду царил оптимизм. Я знала, что ходили слухи о том, что теперь старые методы останутся позади и народ будет участвовать в управлении делами страны. Вот для чего нужны были Генеральные Штаты. Король — хороший человек. Ведь это он созвал Генеральные Штаты. Налоги будут отменены — или, по крайней мере, распределены равномерно. Хлеб будет дешевым. Франция станет раем на земле.

Я ясно помню тот день. Я была так несчастна! Я ненавидела этот теплый солнечный свет, лица людей, их приветственные голоса. Ведь ни одно из их приветствий не было предназначено мне! Играли оркестры. Повсюду были видны французские и швейцарские гвардейцы. В процессии шли шестьсот человек, одетых в черное, в белых галстуках и в шляпах с широкими опущенными полями. Это было Tiers Etat [119] Третье сословие (фр.). , депутаты от простого народа со всей страны. Среди них было триста семьдесят четыре адвоката. Вслед за этими людьми шли принцы, самым выдающимся среди которых был герцог Орлеанский. Он пользовался широкой известностью среди народа как друг простых людей. Какой контраст составляла эта знать с теми людьми в черном! Они были в кружевах и золоте, а на их шляпах развевались огромные перья. Там были кардиналы и епископы в своих стихарях и фиолетовых рясах. Они представляли собой великолепное зрелище. Неудивительно, что люди ждали часами, чтобы посмотреть на них, когда они будут проходить мимо. В этой процессии были также те, чьи имена будут часто звучать в моих ушах в последующие годы, — Мирабо, Робеспьер. Кардинал Роган также был там.

Далее ехала моя карета. Я сидела очень спокойно, не глядя ни направо, ни налево. Я сознавала, какая враждебная тишина стояла вокруг меня. Я слышала шепот: «Австрийка!», «Мадам Дефицит!», «Сегодня она не надела бриллиантовое ожерелье!» Потом кто-то крикнул: «Да здравствует Орлеанский!» Я понимала, что это значит. Да здравствует мой враг! Они приветствовали его, в то время как я ехала мимо.

Я пыталась не думать о них. Я должна улыбаться. Я должна помнить о том, что мой маленький сын будет наблюдать за процессией с веранды над конюшнями, куда я приказала доставить его.

Я думала о нем, вместо того чтобы думать об этих людях, которые так ясно показали, что ненавидят меня. Я говорила себе: «Почему я должна беспокоиться о них? Только пусть он вырастет сильным и здоровым, и меня больше ничто не будет волновать!»