Виктория Холт - Исповедь королевы

Это был суетливый и в то же время веселый город. Именно его веселость больше всего бросалась в глаза. Иногда ранним утром, с грохотом несясь с бала обратно в Версаль, мы встречали крестьян, въезжающих через заставы в город со своей продукцией, которую они потом продавали на рынке в Les-Nalles [46] Крытые торговые ряды (фр.). . Мы видели пекарей из Гонессы, везущих свой хлеб в Париж. В мрачные годы, которые тогда были еще впереди, пекарям не разрешали забирать обратно непроданный хлеб. Хлеб был тогда такой драгоценностью, что власти крепко ухватывались за каждую булку, привезенную в столицу. Хлеб! Это слово будет звучать в моих ушах как похоронный звон. Но тогда для меня это были всего лишь пекари из Гонессы, приезжавшие в Париж дважды в неделю. Они останавливались, уставившись с открытым ртом на наши кареты, которые везли нас обратно в Версаль.

Я ничего не знала о будничной жизни этого города, в который каждое утро приезжали со своими товарами шесть тысяч сельских жителей, мужчин и женщин. Для меня Париж — это был прежде всего Оперный театр, а также родной город тех людей, которые так нежно любили меня, и столица страны, где я когда-нибудь стану королевой.

Если бы только кто-нибудь подсказал мне, как получше узнать Париж! Мадам Кампан часто высказывала сожаление по этому поводу. Она говорила, что Вермон преступно держит меня в неведении. Мне было бы очень полезно познакомиться с тем, как Париж трудится, узнать, каким город в действительности был для парижан. Мне надо было видеть чиновников, спешащих на работу, торговцев на рынке, парикмахеров, обсыпанных пудрой, которой они покрывали парики, адвокатов в мантиях и париках, направляющихся в Шатле. Я должна была иметь представление о разительных контрастах этого города. Я обязана была замечать разницу между нами, в наших нарядных одеждах, и несчастными нищенками, marcheuses [47] Ходоками (фр). , этими печальными созданиями, которые были мало похожи на людей, с рубцами на лицах — следами пьянства и лишений. Это были живые существа, вернее сказать, пока еще живые, но слишком обессилевшие, чтобы продолжать зарабатывать на жизнь своей прежней профессией. Их называли так потому, что они годились только на то, чтобы быть на посылках у самых дешевых проституток. Так много нищеты с одной стороны и так много роскоши с другой! Париж, через который я так весело проезжала по пути на бал и обратно, был в то время плодородной почвой для революции.

И в его сердце, словно маленький богатый городок, находился Пале-Рояль со своей аркадой. С наступлением темноты там собирались самые разные люди, мужчины и женщины. Здесь рассуждали об искусстве, сплетничали о жизни двора. Мое замужество, должно быть, было излюбленной темой их разговоров. По прошествии некоторого времени здесь заговорили о несправедливости, о стремлении к свободе, равенству и братству людей.

Я чувствовала, как меня охватывает волнение, когда мы покидали Версаль и ехали по дороге, ведущей в Париж. Мы видели кареты, людей, проезжающих верхом, часто с нарядными ливрейными лакеями, которых их господа посылали вперед, чтобы показать всем, какие они богатые и важные. А те, кто не был так богат, ехали в carrabas — довольно громоздких экипажах, запряженных восьмеркой лошадей, тяжело прокладывавших себе путь, или в экипажах меньших размеров, которые назывались pots de chambre [48] Ночные горшки (фр.). . Они были более удобными, зато оставляли седоков открытыми всем ветрам.

Въезжая в город, я всегда чувствовала нервную дрожь. Все казалось особенно волнующим после наступления темноты, когда зажигались уличные фонари, которые, раскачиваясь, свешивались с кронштейнов, укрепленных на стенах. Когда наша карета стремительно неслась вперед, целые фонтаны грязи поднимались от ее колес вверх. Париж был известен своей грязью. Уверяли, что она совсем не похожа на любую другую грязь во Франции, ибо имела особый сернистый запах и если оставалась на одежде, то могла якобы прожечь в ней дыру. Вне всякого сомнения, эта грязь была обязана своим происхождением потокам нечистот, текущим по улицам. Париж иногда называли Лютецией — Городом Грязи.

С наступлением Нового года пришло время карнавалов. Это было время балов-маскарадов, комедий, опер и балетов. Я могла бы проводить каждую ночь на каком-нибудь из этих развлекательных мероприятий. Поскольку моя любовь к танцам была известна, в то время давали больше балов-маскарадов, чем обычно. Мы всегда ездили на такие балы инкогнито. Это было чудеснейшее развлечение. Иногда я одевалась в домино, а иногда — в простое платье из тафты или даже из газа или муслина. Величайшим удовольствием было для меня скрывать свою внешность, но я никогда не ездила на эти балы без сопровождения своего мужа или деверей. Ездить одной мне не разрешали. Кроме того, это было чрезвычайно опасно, что даже я понимала.

Это случилось тридцатого января — день, который я никогда не забуду. Я отправилась в сопровождении невесток и еще нескольких дам и кавалеров. Мой муж не пожелал поехать с нами. Я не пыталась убедить его принять участие в нашей поездке, потому что знала, что он не расположен к этому.

Я была одета в черное шелковое домино, такое же, как у многих других танцующих, и в черную бархатную маску, скрывающую мои черты. Как только мы оказались в бальном зале, я сразу же начала танцевать. Моим партнером был Артуа. Я предпочла его, потому что он был прекрасный танцор и, думаю, так же наслаждался, танцуя со мной, как я — танцуя с ним. Это волновало меня, но ведь я танцевала с Артуа уже много раз. Я чувствовала, что за мной наблюдают, хотя в этом не было ничего необычного. Я танцевала в свойственной только мне манере, и несколько человек из моего окружения говорили мне, что, сколько бы я ни скрывала свое лицо за маской, они все равно узнали бы меня по тому, как я двигаюсь.

Ярко освещенный бальный зал, музыка, шуршание шелка, аромат помады для волос и пудры — все это заставляло меня дрожать от возбуждения. Но больше всего меня волновала моя анонимность.

Я заметила, что во время танца за мной наблюдал один молодой человек. Взглянув в его сторону, я сразу же отвела взгляд, но продолжала думать о нем. Молодой человек был без маски и красив какой-то необычной красотой. Возможно, я именно потому и обратила на него внимание, что он был так не похож на других: высок, строен и с очень светлыми волосами. Что делало его каким-то необычным, так это его темные глаза. Кожа его лица была светлой, даже бледной, и все оно являло собой смену контрастов: сначала казалось прекрасным, как лицо женщины, но в следующую минуту, когда ваш взгляд падал на его густые темные брови, вы замечали в нем выражение огромной силы.