Виктория Холт - Исповедь королевы

И, что характерно для нее, она прибавила:

«Желательно только, чтобы у них было больше постоянства и меньше легкомыслия. Но этих счастливых изменений можно достичь только путем исправления их нравственности».

Как обычно, она была права. Несомненно, это был самый непостоянный народ на свете.

Естественно, первое, что я сделала, став королевой Франции, — это избавилась от надоедливой мадам Этикет. Наверное, свобода действий одурманила меня. Я решила сделать все, что в моих силах, чтобы посмеяться над их глупым этикетом. Конечно, будучи королевой, я могла задавать тон при дворе. Народ обожал меня. Мне было известно, что все молодые придворные с нетерпением ожидали, что вот-вот наступит чудесное время. Смех, который мне удавалось с такой легкостью вызывать, звучал в моих ушах как музыка. Меня утомляли все эти старые дамы. Я хотела иметь друзей молодых и веселых, как я сама.

Я говорила множество глупостей.

Люди старше тридцати лет уже казались мне очень старыми.

— Не могу понять, — легкомысленно говорила я, — как это люди в таком возрасте могут являться ко двору?!

Все мои знакомые дамы поощряли меня. Они смеялись от всего сердца, что бы я ни говорила. Я терпеть не могла принимать старых дам, которые приходили выразить мне свое соболезнование. Как отвратительно они выглядели! Прикрывшись веером, мы перешептывались с принцессой де Ламбаль, обсуждая этих столетних, как мы их называли, старух, пришедших навестить меня. Они были похожи на ворон в своих простых платьях, носили черные чулки, черные перчатки и чепцы, как у монахинь. Даже их веера были из черного крепа. Мы же с де Ламбаль хихикали, пытаясь скрыть наши юные глупые лица за веерами.

Как-то раз я вместе с моими фрейлинами ждала, чтобы принять этих пожилых дам. Мне было слышно, как молодая маркиза де Клармон-Тоннерр хихикала позади меня. Она была веселым маленьким созданием и нравилась мне, потому что всегда охотно смеялась.

Я слышала, как это ветреное создание говорило, что ей надоело смотреть на столетних старух и поэтому она будет сидеть на полу. Никто не узнает об этом, потому что платье ее величества и платья дам, стоящих в первом ряду, скроют ее.

Но она не удовлетворилась только словами. Как раз когда самая черная из всех черных ворон кланялась, стоя передо мной, я увидела, как юная маркиза выглядывает из-за моего кринолина, и не смогла, как ни старалась, оставаться невозмутимой, хотя и поспешила поднести веер к губам. Но этот мой жест был замечен. Я видела, какие взгляды были при этом у старых принцесс и графинь.

Когда я заговорила, в моем голосе отчетливо слышался смех, который мне никак не удавалось пересилить.

Как только церемония закончилась, я удалилась в свои апартаменты. Все — и я, и мои фрейлины — разразились почти истерическим хохотом.

— Как вы думаете, они видели нас, ваше величество? — спросила меня маленькая Клармон-Тоннерр.

— Какое мне дело, даже если и видели? Неужели королеву Франции должно беспокоить мнение этих… старых ворон?

Все считали, что это было очень забавно. Но, как ни странно, скоро уже весь двор говорил о моем легкомысленном поведении на траурной церемонии. Старые дамы заявили, что больше никогда не придут, чтобы засвидетельствовать свое почтение этой petite moqueuse [59] Маленькой насмешнице (фр.). .

Узнав об этом, я громко рассмеялась. Я была королевой Франции, и какое мне было дело до этих старых дам! Если эти collets montés [60] Поднятые воротнички (фр.). больше никогда не будут приходить ко двору, это меня вполне устроит.

Мое поведение на траурной церемонии обсуждалось повсюду, так же как и мое глупое заключение о том, что люди старше тридцати лет слишком стары, чтобы появляться при дворе. Я забыла о том, как много людей старше тридцати было при дворе.

Мои враги сочинили песенку, которая должна была послужить мне предостережением:

То есть, если я буду плохо себя вести, они заставят меня собирать мои вещи. Это должно было послужить мне предостережением и напомнить о непостоянстве народной любви.

Несмотря на мое легкомыслие, все почему-то считали, что я должна оказывать на короля большое влияние. Несомненно, он был очень снисходителен ко мне и всегда старался угодить. Я знала, что моя матушка и Мерси желали, чтобы я с их помощью руководила им, и вот я уже воображала себя в роли советницы короля.

Мне стало известно, что этот противный маленький куплет могли распространять только друзья герцога Эгийонского. Не было никакого сомнения, что он также лично принимал в этом участие. Герцог считался горячим сторонником мадам Дюбарри, которая в то время была надежно упрятана в женский монастырь Понт-о-Дам. Но он все еще оставался при дворе и досаждал мне. Я указала на это Луи и стала убеждать его, что герцог — мой враг. Муж обещал выслать его из столицы. Но я не хотела этого, потому что понимала, что значило для такого человека, как он, быть высланным из Парижа. Поэтому я попросила короля только отстранить его от должности при дворе и после этого оставить в покое.

Как же я была слепа! Он знал, что своей отставкой обязан мне, но вовсе и не думал благодарить меня за то, что я смягчила удар. В Париже он и его друзья начали выдумывать обо мне всякие пакости, на что были большими мастерами. Это послужило началом появления сотен зловредных памфлетов и песенок обо мне, которые впоследствии сопровождали меня в течение нескольких лет.

Но в то время я упивалась своим триумфом. Я отправила в отставку Эгийонского. Теперь нужно было вернуть моего дорогого друга герцога Шуазельского.

— Бедный мсье Шуазельский, — сказала я однажды мужу, когда мы были наедине в наших апартаментах. — Он так грустит у себя в Шантлу! Он мечтает вернуться ко двору.

— Мне он никогда не нравился, — ответил Луи.

— Но твой дедушка любил его…

— Однако вовремя отстранил от должности.

— Это все из-за Дюбарри! Это она все устроила. Ваше величество не должны действовать под влиянием такой женщины, как она.

— Я навсегда запомню, что он мне сказал однажды: «Мсье, — признался он, — когда-нибудь я, возможно, буду иметь несчастье быть вашим подчиненным, но я никогда не стану вашим слугой!»

— Мы все иногда говорим такие вещи, каких вовсе и не хотели сказать. Со мной тоже такое случается.

Он нежно улыбнулся мне:

— Да, к сожалению, ты часто говоришь не то, что следует.

Я обвила руками его шею. Он слегка покраснел. Ему нравились такие проявления внимания, но в то же время они смущали его, вероятно потому, что вызывали у него воспоминания об объятиях в спальне.