Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

Внезапно ее внимание привлек чудесный камень, сверкавший на пальце короля. Это был огромный рубин, в течение столетий вызывавший восхищение при взгляде на усыпальницу Томаса Бекета в Кентерберийском соборе. Преподнесенный в дар этому святому бывшим королем Франции, он заставлял императоров, королей и простых потомков восхищаться этим рубином, когда они становились на колени перед украшенной им гробницей.

Но не теперь. И никогда впредь. Последний паломник прошел по Кентерберийскому собору. Не так давно могила святого лишилась своих бесценных сокровищ; они были переправлены в Лондон в двадцати шести фургонах, но, не удовлетворившись этим грабежом, Генрих повелел мощи Томаса Бекета сжечь, а прах зарядить в пушку и выстрелить им, чтобы он был бесследно развеян по земле. Столь варварским образом король Англии наказал бывшего архиепископа, который посмел не подчиниться его предшественнику, королю Генриху Седьмому.

— Так встретят свою судьбу все предатели, — произнес Генрих. И, правильно истолковав молчание Марии, продолжил: — Томас Бекет пытался унизить монарха. Тем самым он действовал наперекор божеским устремлениям и за это преступление заплатил более чем дважды. Хотя… чем еще чернее могут быть поступки, если они обагрены хотя бы каплей королевской крови? Ты не согласна?

— Конечно же, сир. — Теперь голову Марии пронзала ноющая боль, так что маячащую перед ней гигантскую фигуру она видела как бы через дымку тумана.

— Такой человек не мог оказаться в числе твоих друзей? — настаивал он, и, когда она робко отвергла подобные предположения, он вдруг понял, в какую ловушку она попалась. — Я имею в виду нашего драгоценного родственника, Реджиналда Поула, которого я люблю как брата, чье образование оплачивал я, которому я предложил пост архиепископа Йоркского несмотря на его молодость и неопытность.

Цвет лица Генриха всегда был багровым, просто иногда становился чуть темнее или, наоборот, светлее. Сейчас гнев придал ему ярко-синий оттенок.

— И он отплатил за всю мою доброту подлой попыткой нанести мне удар в спину — мне, его кузену и монарху! Бог свидетель, разве Реджиналд не виновен в низком предательстве?

«Нет, он ни в чем не виновен», — вскричала Мария в душе. Реджиналд Поул был сыном графини Солсбери, ее лучшего друга и гувернантки. Будучи еще совсем молодой девушкой, Мария испытывала благоговейное восхищение перед этим спокойным, углубленным в науки человеком, который в силу своей прямоты и отсутствия честолюбия оказался где-то в стороне от желаний тех материалистов, которыми был наводнен двор. Ни для кого не было секретом, что королева Екатерина и леди Солсбери составили целый заговор по устройству супружеских дел своих детей, предвидя, что Реджиналд и Мария составят прекрасную пару. Но, к сожалению, Реджиналд обидел короля до глубины души своим открытым осуждением желания Генриха признать его брак с Екатериной недействительным.

Это была смелая и безрассудная акция, и Реджиналд поступил гораздо умнее, когда избрал добровольное изгнание в Италию, подальше от досягаемости короля. Но и там три месяца спустя он опять попал в переделку. Папа повелел ему вернуться в Англию в качестве своего эмиссара, чтобы он оказал моральную поддержку движению пилигримов и подвигнул его сторонников к большему сопротивлению. Почему папа так долго тянул, прежде чем послать хоть какую-то действенную помощь пилигримам, понять не мог никто. К январю восстание было окончательно подавлено, и Реджиналду уже не было никакого смысла даже отплывать из Франции, чтобы приступить к выполнению своей миссии.

Он был вынужден бесславно вернуться в Рим, окруженный довольными усмешками своих недругов. А так как он принял на себя роль папского легата, в Англии он был объявлен предателем короля и своей страны. Он со всей силой страсти отметал это обвинение, заявляя, что в его намерения вовсе не входило попытаться свергнуть Генриха и что он просто хотел обеспечить успех движению пилигримов, чтобы Англия вновь воссоединилась с папством. Но обвинение в государственной измене было необычайно удобным пунктом, который невозможно было отвергнуть так просто. Для короля и всех тех, кто поддерживал новую церковь, Реджиналд стал дважды приговоренным к смерти негодяем, но Мария и истинные приверженцы старой веры видели в нем героическую фигуру.

Из сумятицы мыслей ее вырвало наклонившееся над ней лицо отца, почти прижавшееся к ее лицу, и его агрессивный голос:

— Ты мне так ничего и не ответила. Ты не считаешь нашего распрекрасного молодого Реджиналда предателем?

И она дала ему ответ, которого он и ждал. («О Реджиналд, прости меня, я предала тебя так же, как предала и всех других, как святой Петр предал Христа…»).

Заставив ее унизиться, король заметно повеселел, подарив ей даже подобие дружеской улыбки.

— Мария, я так счастлив, что мы поговорили в открытую и что ты отворила мне свое сердце. Если и есть единственная вещь, к которой я испытываю отвращение, то это лицемерие в людях. Во мне его нет ни капли. А то, что говорят обо мне мои министры, это чистой воды критиканство. В Совете они докучают мне: «Сир, вы так честны и откровенны, что все время ставите себя в невыгодное положение по сравнению с вашими врагами, которые наделены меньшей честью. Научитесь лицемерить с послами при вашем дворе». Но я отвечаю им: «Я избегаю говорить на двух языках сразу. Я не могу говорить или вести себя по-другому, кроме как прямодушный англичанин». Я простой, откровенный человек, Мария, и это все, что я есть. Простой, прямодушный человек. — Он со вкусом обкатывал эту фразу на языке.

В абсолютной тишине, последовавшей за этим чудовищным саморазоблачением, Мария облизнула губы. Она слышала, как во дворе лают собаки. Господи Боже, если бы только она могла поменяться с ними местами, этими счастливыми собаками, резвящимися на свободе! Когда король наконец благосклонно разрешил ей уйти, голова у нее разламывалась.

Начиная с сентября королева почти безвыездно жила в своих апартаментах в новом крыле Хэмптон-Корта. Ей предстояло оставаться там вплоть до рождения ребенка. Она была заперта, как в тюрьме, словно окруженный ореолом славы заключенный государственного значения, в соответствии со сложившимся порядком. Погода стояла мягкая, и бледное треугольное лицо Джейн со страстной надеждой выглядывало из окна, с тоской взирая на медовую теплоту солнечных лучей и золотистое убранство ранней осени и завидуя простым смертным, которые могли вволю наслаждаться лаской солнца и бродить под деревьями среди живописных цветочных клумб.

Генрих старался, как мог, поддержать ее совсем упавший дух, являя собой прямо-таки неиссякаемый источник благодушия и радостных забот. На самом же деле его поведение было скорее сродни поведению режиссера, который в течение многих месяцев готовил небывалое представление и сейчас, когда публичное его представление почти готово, больше всего был озабочен тем, чтобы исполнительница заглавной роли, звезда, от которой зависел весь успех, справилась со своими нервами.