Розмари Черчилл - Дочь Генриха VIII

Новость молнией разлетелась по всей стране, пока Англия не оказалась затопленной волной радости. Ликование достигло своей высшей точки в Лондоне, чьи жители всегда проявляли особую приверженность к своему королю и где он принадлежал своему народу самым непосредственным образом. Две тысячи пушечных залпов прогремели со стен Тауэра, добавив свою громогласную лепту в невыносимую для слуха какофонию колокольного звона всех церквей города, звучавшего так, как будто колокола жили собственной жизнью, независимой от человеческих рук. Всякая работа была, конечно, заброшена, дома и лавки украшались гирляндами цветов и яркими флагами.

Мэр и старейшины разъезжали по улицам Лондона, призывая прихожан отправляться в церкви, чтобы вознести хвалу Всевышнему за их нового наследного принца, но самые экзальтированные лондонцы предпочитали выражать свою благодарность по-другому. Они буквально утопили принца Эдуарда в вине и эле, которые бесплатно и в неограниченном количестве выдавались всем желающим. По велению короля на всех улицах города появились подмостки, вокруг которых стар и млад танцевали и распевали непристойные песни и с одинаковой охотой обнимались как с приятелями, так и с незнакомцами, и так до самого рассвета, когда брели домой или, смертельно пьяные, сваливались в придорожные канавы, чтобы поспать хоть несколько часов, пока празднество не возобновлялось с новой силой. За это время было зачато множество детей, где от законного супруга, а где и неизвестно от кого, богатый урожай был собран в толпе карманниками и бродягами, которые вовсю использовали открывшиеся перед ними возможности, будучи уверенными, что если даже и попадутся, то все равно будут отпущены безнаказанными.

Ибо что еще мог сделать Генрих, кроме как даровать прощения налево и направо, даже уголовникам в тюрьмах, от щедрот своей невероятной радости? Ребенок, ставший центром этого водоворота счастья, мирно спал в своей колыбели, не подозревая о той суматохе, которую вызвал; а тем временем шли приготовления к назначенному на пятнадцатое октября крещению.

Из Хансдона леди Брайан привезла Елизавету, чтобы та тоже могла принять участие в церемонии поклонения этому замечательному ребенку. Однако более важным, чем вид ее брата, стало для Бесс новое платье из зеленого дамаста, расшитое серебром, со шлейфом длиной в четыре ярда, приготовленное на крещение, и смущавшая ее атмосфера любящей доброты, вдруг вновь окружившей ее. Даже король поднял ее на руки и поцеловал, как делал в те дни, когда она была законной принцессой Уэльской.

Бесс по-всякому обдумывала этот сложный вопрос в своей не по годам рано развившейся головке. Если появление на свет брата может привести к таким переменам, то она ничего не имела бы против, чтобы у нее появлялось по новому каждую неделю!

Крещение проходило вечером, и, прежде чем пройти в церковь, четыре сотни гостей были приняты королевой в обширной прихожей при ее спальне.

Джейн, восседавшая на своем ложе и облаченная в темно-фиолетовый бархат, обшитый мехом горностая, являла собой образец спокойной грации, несмотря на еще явные следы усталости. Если кто-нибудь и заметил лихорадочный румянец на ее щеках и чахоточный блеск в глазах, то приписал их возбужденному состоянию ума. Вызывающая всеобщую зависть счастливица Джейн! Теперь ей уже не надо бояться смерти в одиночестве где-нибудь в изгнании или кровавого конца на плахе палача. Как мать будущего короля она будет в безопасности и будет почитаема до конца своих дней.

Генрих стоял рядом с нею, прямо-таки весь светясь гордостью, как жаркое июльское солнце, под лучами которого он был рожден; богатство его одеяний и драгоценностей даже слепило глаза своим блеском.

После приема все выстроились в процессию, чтобы прошествовать в церковь, а родители остались дома, как того требовала давняя традиция. Через переходы, охраняемые вооруженными часовыми и освещаемые факелами, они шли друг за другом с величавым достоинством: священники и церковный хор, иностранные послы, самые знатные люди Англии и крестные отцы, Норфолк, Суффолк и архиепископ Кранмер.

Мария шла со своей кузиной в отдельной процессии, окруженной джентльменами, несшими зажженные восковые свечи. Король проявил необыкновенную щедрость и по отношению к ней, подарив ей платье из белой и серебряной парчи, и Мария чувствовала сейчас себя необыкновенно легко по сравнению с ее обычным угнетенным состоянием. Честь нести усыпанную драгоценными камнями дароносицу была доверена Елизавете, но, так как ноша была слишком тяжела для четырехлетнего ребенка, девочку нес на руках Эдуард Сеймур.

Еще одна процессия состояла из нянек и повитух, малиново-красных и тяжело дышавших от выпавшего на их долю краткого мига славы. Над их головами был раскинут балдахин, который несли шесть знатных людей страны, включая и Томаса Сеймура. Это было унизительно для брата королевы, и он открыто проявлял досаду, напустив мрачную тень на свое красивое лицо и бросая сердитые взгляды на спину Эдуарда Сеймура. Эдуард преуменьшал его достоинства и унижал его с самого рождения. «Но, клянусь Богом, когда-нибудь он заплатит за это!» — думал Томас.

Ну и наконец проследовала причина всего этого пышного великолепия на руках леди Экзетер под балдахином, несомым тремя людьми знатного происхождения. Крещение, проводившееся по освященному веками церемониалу, длилось долго, и только ближе к полуночи вся процессия опять выстроилась за дверями церкви.

Мария вдруг заметила рядом с собой джентльмена, державшего в руках горящую свечу. Его лицо показалось ей знакомым — и тут она узнала графа Уилтширского, некогда сэра Томаса Болейна и отца Анны и Джорджа. Неуместность его пребывания здесь, участие в церемонии, которая и стала-то только возможной в результате постыдной смерти его сына и дочери, оглушили Марию и заставили строить ужасные догадки. То ли граф напросился на приглашение, чтобы завоевать расположение короля, то ли сам Генрих в приступе иногда находившего на него злобного юмора повелел, чтобы его бывший тесть присутствовал здесь, и граф предпочел подчиниться, опасаясь новых неприятностей. Так или иначе, но он представлял собой полностью униженного человека. Встретив пристальный взгляд Марии, он придал своему тонкому лицу каменное выражение, и она поспешила отвернуться, не скрывая презрения.

Бог свидетель, не проходило утра, чтобы она не пробуждалась, ощущая на плечах груз собственного бесчестья, но сейчас она встретилась с существом, еще более униженным, более вывалянным в грязи, чем она сама. Идя по длинным коридорам, освещенным так ярко, что было светло как днем, Мария посматривала по сторонам, ища свою единокровную сестру.