Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

— Нет, я ни в чём не виню тебя, так как понимаю, что такое — любовь… Мне кажется, что я поступила бы так же, доведись мне спасать моего ладо, как ты Любаву. Уверена, что и он спасал бы меня, несмотря ни на что… Я попрошу князя, чтобы он выпустил тебя из этого ужасного подземелья…

— И меня спаси, княгиня, — протянул к Ярославне руки Будило. — Я никому не причинил зла: не убил, не украл, не посягал на честь… Всего-то и вины моей, что по душе мне живые боги — солнце, ветер, воды, леса, зелёные поля, а не мёртвые, нарисованные людской рукой на стене или на липовой доске… Заступись, княгиня перед князем, и я, всеми богами клянусь, стану служить тебе и твоему князю всю жизнь, до последнего дня, останусь верным душой и телом.

Он пытался дотянуться до княгини, чтобы поцеловать ей руку или одежду, но не смог: не пускала тяжёлая заржавленная цепь, глухо скрежеща и громыхая при каждом его движении.

— Кто же тебя посадил сюда? — спросила Ярославна. — Знает ли про тебя князь Игорь?

— Схватили меня по приказу епископа черноризцы, кинули в поруб и посадили на цепь с ведома тысяцкого, а князь Игорь, думаю, и не ведает про это…

— И за тебя, человече, замолвлю слово…

— Не нужно, княгиня, — выступил вдруг на середину поруба князь Игорь. — Я всё слышал…

— Тем лучше, ладонько… Так ты, значит, выпустишь этих людей? Чтобы не болело моё сердце от мысли, что в нескольких шагах от меня, под помостом моей хоромины тяжко мучаются эти безвинные, — сказала Ярославна, не проявляя удивления от того, что князь, как оказалось, слышал их разговор. — Во имя богов наших, нынешних и прежних…

— Этого старого, Будила, я отпущу сразу, — ответил князь, окинув взглядом костлявую взлохмаченную фигуру смерда. — Я ничего о нём не знал и отругаю Рагуила за самоуправство. А Ждана посадил я и посадил не за то, что он спас любимую от смерти, а за длинный язык, за то, что оставил войско, не предупредив об этом князя, за то, что оговорил меня перед Святославом…

Ждану хотелось крикнуть, что не оговаривал он, что рассказал Святославу только то, что сам видел собственными глазами, но, перехватив предостерегающий взгляд княгини, сжал зубы и не промолвил ни слова.

Ярославна прильнула к Игорю и тихо, доверчиво, словно делилась какой-то тайной, зашептала:

— Княже, я не вижу в поступках твоего конюшего измены или какого-то злого умысла против тебя. Должен же он как-то объяснить Святославу, когда и кем была ранена Любава. Да и правда — тайну не утаишь! Про Глебов слух и так быстро разнёсся по всем княжествам, как Игорь покарал Владимира. И покарал справедливо — за то, что тот первым напал на твои земли. И если Святослав будет справедливым, то должен обвинять прежде всего Владимира… Так при чём же тут твой конюший? В чём его вина? Что поехал, не предупредив тебя? Что рассказал Святославу про Глебов? Но подумай: если бы я была поранена, разве ты не умчался бы со мной, никого не спросив, туда, где меня могли бы спасти? Или выдумывал бы место и обстоятельства моего ранения? Должно быть, нет. Ты, ладонько мой, поступил бы точно так, как и твой конюший… Так отпусти его. Ради справедливости. Ради сироты Любавы и её любви к этому юноше! Прошу тебя, ладонько мой!

Она смотрела на князя снизу вверх, и в её ясных глазах, освещённых скупым лучиком света, пробивающегося в мрачное подземелье сквозь узкое оконце, блестели слезы.

В твёрдом, суровом лице Игоря что-то дрогнуло, оно смягчилось, просветлело, словно стало красивее и добрее…

— Разве можно тебе отказать, Ярославна? У тебя доброе сердце, способное не только распахнуть утлую дверь этого поруба, но и пробить каменные стены, растопить лёд очерствелых в боях и походах княжеских сердец… Я отпускаю их обоих! Пускай идут!.. И успокойся, отныне этот поруб будет пустовать, чтобы не тревожил тебя мыслью о том, что поблизости от твоей хоромины страдают люди… Для злодеев я найду другое место! — И он крикнул гридням: — Расковать этих людей! Отныне они свободны и могут идти куда захотят! А этому отроку отдайте его коня и оружие…

Сердце Ждана застучало, забухало, едва не вырываясь из груди. Он свободен! Сегодня же, не мешкая ни минуты, он отправится в Киев, где ждёт его Любава! Какое счастье! Какая радость! Дышать воздухом свободы, смотреть на золотой круг солнца, на зелёные всходы полей, на голубое небо, на светлые воды рек и озёр, сесть на коня и мчаться с ветром наперегонки куда захочешь — разве это не самое большое счастье?! Его не оценит только тот, кто не сидел на цепи в сырой тёмной яме, кто не изнывал от мысли, что навек похоронен в ней, кто утратил последнюю надежду…

От радости ему хотелось целовать княгине руки, он готов был простить князю его несправедливость, но из пересохшего горла вырывались лишь два слова:

— Спасибо, княгиня! Спасибо княже! Спасибо княгиня! Спасибо княже!..

Зато Будило высказал свои чувства более пылко. Он дотянулся до руки Игоря и, погладив заскорузлыми пальцами парчовый рукав князя, произнёс:

— Княже, сокол наш придеснянский! Чтобы твоей княгине, нашей спасительнице, печаль никогда не касалась ясного лица, чтоб глаза её не застилались горькими слезами, я в опасную минуту своею грудью заслоню её и тебя! Я призову всех моих богов на помощь, всех моих пращуров и прапращуров, чтоб выручили тебя из беды великой в час смертный, лютый! Только покличь, княже, солнце ты наше ясное! Ты только кликни!

Он вдруг расправил плечи, выпрямился, едва не касаясь головой потолка, высокий, сильный, лохматый, счастливыми глазами взглянул на Ярославну, с нескрываемым удивлением слушающую его проникновенные слова, сильно рванул цепь, да так, что она задребезжала, зазвенела, и радостно прикрикнул на гридней:

— Да поскорей сбивайте, молодцы, с меня эти железяки, чтоб они пропали, очень уж не терпится мне выйти из этой ямы да поклониться и Яриле, и Стрибогу, и полям, и лесам, и всему свету широкому!.. Поживей сбивайте, чтоб я не умер от радости в этой яме!..

И он ещё сильнее рванул цепь, и грохот от неё гулким эхом отразился от влажного потолка затхлого подземелья, покатился по широкому подворью…

В Киев Ждан прибыл очень вовремя: на следующее утро Самуил отправлялся в Половецкую землю.

— Ждан, тебя сам Бог посылает мне! — воскликнул купец, обнимая его. — Где ты пропадал? Нам же в дорогу пора! Да и Любава беспокоится за тебя… Пошли скорее к ней. Совсем измучилась бедняжка. Как только ты уехал, ослабла, да так, что едва выходили её сообща, а теперь сохнет по тебе… И чем ты её приворожил? Казалось бы, обыкновенный из себя парень…

Услыхав о тяжёлой болезни Любавы, Ждан заторопился.

— Идём поскорей, дядька Самуил!

Боярин Славута обрадовался юноше, как родному. Эти два молодых человека — Ждан и его суженая — в последнее время постепенно, но крепко вошли в его сердце и заняли в нём весьма заметное место.