Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Незнакомцы быстро приближались. Ждан встрепенулся: впереди ехал Янь!

Янь тоже удивился не меньше.

— Ждан! Вот не думал! Откуда ты тут взялся?

— А ты?

— Ну, мы с князем Игорем малость потрепали половцев в степи и возвращаемся домой, — не без гордости ответил Янь. — Я сам своими руками хана Обовлы взял в полон!

— Вот как! Выходит, и князь Игорь ходил в поход?

— Ходил. С князьями Всеволодом, Святославом и Владимиром… А почему это тебя так удивляет?

— Да потому, что я тоже из похода. Был аж на Самаре с князьями…

Ему хотелось спросить, почему Игорь не присоединился к Святославу и Рюрику, но вовремя прикусил язык. Не его это дело. Пусть князья сами выясняют свои отношения. Его дело — молчать и ни единым словом не обмолвиться, что он полонил самого хана Кобяка.

— О! — воскликнул Янь. — Ты должен рассказать про тот поход князю! Вот и он сам сюда едет…

Из-за горы показалось войско. Стяг за стягом спускались в долину к ручью. Там воины поили коней и пускали их пастись.

Подъехали князья Игорь и Владимир.

Ждан смиренно поклонился.

Игорь окинул его быстрым взглядом, удивлённо поднял брови.

— Ты?

— Я, княже.

— А кто эти женщины? С тобою?

— Старшая — моя мать, которую я выручил из половецкой неволи, а младшая — это Любава… Из Глебова… Та самая девушка…

— А-а, — как-то неопределённо произнёс князь, будто не мог уразуметь, какое имеет отношение она к тому, что случилось в Глебове, хотя по его лицу было видно, он всё сразу вспомнил: и ссору с Владимиром Переяславским, и резню в Глебове, и дальнейшую историю со своим конюшим. Вспомнил и насупился.

Хитрый и наблюдательный Янь понял, почему наступила заминка в разговоре и поспешил на помощь:

— Ждан только что с Самары, с Орели, княже, ходил с князьями в поход на приднепровских половцев…

В глазах Игоря вспыхнула заинтересованность.

— Вот как! С чем же князья вернулись?

В душе Ждан поблагодарил Яня. Он облегчённо вздохнул и начал рассказывать про битвы на Орели, про победу и пленение Кобяка, многих ханов и значительной части войска.

Сначала по лицу Игоря промелькнула тень досады. Видимо, эта весть немало уязвила его. Теперь скромная победа за Мерлом над ханом Обовлы в сравнении с победой Святослава и Рюрика показалась ещё скромнее.

Однако он постарался прогнать эту неприятную мысль… Как бы там ни было, а всё войско Обовлы в полоне, вместе со своим ханом, и главное, половцам не удалось разорить и погубить северские села и хутора.

Когда Ждан закончил, Игорь гордо сказал:

— Победа князей велика, но мы тоже с победой! Не с пустыми руками домой возвращаемся!

— Я знаю, Янь уже успел поведать о твоей победе… Я поздравляю тебя, княже, и рад за всю нашу северщину, что на этот раз, благодаря твоей, княже, мудрости и храбрости, а также благодаря другим северским князьям и воинам, её миновала злая беда, — с чувством произнёс Ждан.

К Игорю вернулось хорошее настроение.

— Что же теперь собираешься делать? Куда путь держишь? Может, вернёшься ко мне? Мне всегда нужны смелые и испытанные люди.

Ждан мгновенно оценил великодушие князя. Это — прощение, и значило оно для него немало. Но глянув на сгорбленную фигуру матери и удручённый вид Любавы, ответил уклончиво:

— Княже, я благодарен тебе за доброту твою и при первой же возможности стану в ряды твоего войска. Но сейчас я не один. Мать рвётся в Вербовку… Неведомо, остался ли там кто после половецкого погрома… Но она хочет поселиться только там…

— Там есть люди, хотя и мало, — вмешался в разговор княжич Владимир. — Идите, селитесь! Я дозволяю… Это моя волость… И мне нужны поселенцы.

— Разумеется, идите селиться, — согласился Игорь, — земли вдоль Сейма обезлюдели, и нужно много сил, чтобы они стали снова обжитыми и богатыми…

На следующий день, когда солнце стояло почти над головой, путники переправились вброд через Сейм, поднялись на гору и остановились передохнуть.

Ждан одним взглядом окинул всю широкую долину, где когда-то стояло большое и красивое село. Вокруг такие знакомые с детства родные места! Поодаль за селом тёмный бор, куда летом и осенью он бегал собирать ягоды и грибы, а зимой ездил с отцом за дровами. Вот впереди узкий спуск с обрывистыми стенами, где в норах гнездились чернокрылые стрижи; на равнине раскинулись поля, теперь запущенные, поросшие бурьяном, вдоль берега реки — левады. И всюду вербы, вербы — ветвистые, густые, зелено-седоватые. Неспроста село назвали Вербовкой…

Ждан узнавал родное село и не мог узнать. Что же от него, бедного, осталось? Из земли торчали черные обугленные сохи [59] [59] Сохи — здесь: толстые столбы, обычно с развилкой на конце, служащие основной опорой в строениях. . Где когда-то стояли хаты, повети, риги, там теперь виднелись только груды золы, поросшие бурьяном огороды тоже позарастали, превратились в пустыри. И только кое-где под соломенными и камышовыми кровлями темнели маленькие, как грибы, клетушки, сооружённые наспех и неумело — лишь бы зиму перезимовать.

Он отыскал свой огород, левадой спускающийся к самому Сейму, и сам себе не поверил: на месте их хаты теперь стояла клетушка и над нею из обмазанной жёлтой глиной трубы вился в небо сизоватый дымок. За воротами опускал свой длинный нос колодезный журавль, а возле него белела мужская фигура…

Кто же там такие? Свои или чужие?

Ждан вдруг почувствовал, как онемели ноги. Хотел ударить под бока коня и не смог. Радость и тревога стиснули грудь. Глаза затуманились слезами.

— Мама, там у нас кто-то живёт! — воскликнул хрипло.

Мать тоже сквозь слезы мало что видела вдали.

— Кто это, сынок?

— Не знаю… Едем поскорей!

Они спустились с горы, миновали одну запустелую улицу, вторую и, охваченные надеждой и страхом, подъехали к своему родному двору. Вот перед ними чудом уцелевшие от пожара старые, сплетённые из лозы ворота. За воротами, возле поленницы дров, застыл с высоко поднятым топором мужчина в белой полотняной рубахе. Глаза его округлились от удивления и страха, а губы шепчут:

— Свят, свят, свят!.. Сгинь, пропади, нечистая сила! Чур тебя, чур!

Ждан мигом слетел с коня, кинулся к нему:

— Иван! Братик! Живой?!

Тот ошалел, опустил руки, изменился в лице. Ждана явно не узнавал.

— Кто ты?

— Да Ждан я, Ждан! И мать со мной! Из полона вернулась… А это Любава.

Во двор вступила мать. Вскрикнула глухо, схватилась за сердце, согнулась… Последние силы, что поддерживали её в пути к родному порогу, покинули её.

И тут у Ивана будто пелена с глаз спала. Откинул в сторону топор, рванулся навстречу.

— Ма-а-ма-а!

Она прильнула к нему, зарыдала. И он целовал её мокрые щеки, грубой жёсткой рукой гладил спутанные седеющие косы и шептал лишь одно слово: