Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Я не был обделён, повторяю, счастьем с малых лет: целыми днями я просиживал в большой библиотеке, где хранились книги и рукописи моего весьма учёного деда Владимира. И не только читал, но и сам, когда подрос, начал писать — записывать разные интересные бывальщины из жизни Галицкого княжества, его князей и бояр, попов и смердов. Со временем я понял, что получается настоящая летопись и, переписав давние, ещё детские записи заново в толстую книгу, уже осознанно начал заносить в неё наиболее важные события галицкой жизни.

Но не долго длилось моё счастье.

В нашей семье было четверо детей: я — старший, на полтора года младше меня — сестра Анна [61] [61] Настоящее её имя неизвестно. , потом — Ефросиния, которую мы теперь с лёгкой руки Игоря зовём Ярославной, и самая младшая — Вышеслава. Её отдали замуж за князя великопольского и калишского Одона, и она с той поры — отрезанная ветвь нашего рода.

Анну, почти ровесницу мне, неизменную участницу моих детских игр и забав, я очень любил. Но отец рано разлучил нас. Ей ещё не исполнилось и восьми лет, как её отправили на воспитание и учение в Угорщину, обручив с наследником угорского престола. Эта разлука явилась для меня первым тяжёлым ударом судьбы: отъезд Анны опустошил моё сердце, и я ещё тогда ощутил, как больно терять близких людей. А теперь я почти всех их потерял, кроме Ярославны. Так можете себе представить, какой радостью для меня было возвращение любимой сестрёнки домой — угорский король вдруг передумал женить на ней своего сына. В то время ей исполнилось уже двенадцать лет и наша дружба продолжалась почти два счастливых года. Потом её выдали замуж за Мстислава Ростиславича в Белгород, а меня женили на Болеславе, дочке черниговского князя Святослава Всеволодовича, теперешнего великого князя киевского.

Вы, старшие, помните эту свадьбу в Чернигове. Мне исполнилось тогда пятнадцать лет, Болеславе чуть больше четырнадцати. Она — красивая девушка, и хотя этот брак был династический, как принято между князьями, королями и императорами, мы скоро понравились друг другу, а со временем полюбили. После свадьбы мы, молодые, долгое время гостили в Чернигове, и там я сблизился с тестем и тёщей — князем Святославом и княгиней Марией Васильковной. Они полюбили меня, как сына, и я отвечал им тем же чувством. В наших беседах мы всё больше и лучше узнавали друг друга, читали летописи, вместе со Славутой пели песни, ездили на соколиные охоты, а вечерами, когда за столом собиралась вся семья, князь и княгиня рассказывали про других князей — нынешних и давних, про военные походы и сечи. Нередко вспоминали Бояна, достославного и непревзойдённого певца, чьи песни и былины живут и поныне. Тогда же мать князя Святослава купила у наследников Бояна его землю за семьсот гривен.

Воспоминания о том чудесном времени и сейчас согревают моё сердце. Князь Святослав, испытанный воин и здравомыслящий муж, был несколько сдержан в своих чувствах, а Мария Васильковна, женским сердцем поняв нашу с Болеславой искреннюю любовь, стала для меня второй матерью. Она много рассказывала нам о своём детстве, проведённом в Полоцке, о прадеде, князе-ворожее Всеславе, о юном брате Изяславе, что опечалил на всю жизнь её сердце, когда погиб в бою с литвою. Объединяло нас и то, что в её жилах, как и в моих, течёт какая-то частица крови греческих императоров.

Рассказываю вам про это для того, чтобы вы поняли, почему и до сих пор, несмотря на раннюю смерть Болеславы, тесть и тёща относятся ко мне с приязнью, хотя тоже, как и другие князья, боятся прогневить моего отца Ярослава.

Ох, Болеслава, Болеслава! Как рано ты ушла от меня вместе с нашим маленьким сыночком! Как осиротила меня и навсегда унесла с собою радость из моего сердца!

Это страшное горе случилось в конце того же года, что так радостно начался для нас. После родов, подарив мне сыночка, Болеслава начала поправляться, расцветать, наливаться материнским счастьем, женской красою и силой. Я, молодой отец, был счастлив, не мог нарадоваться своим первенцем и красавицей-женой, ухаживал за ними, не отходя ни на шаг в те минуты, когда Болеслава купала малютку, кормила и, укладывая спать, напевала ему колыбельные песни.

Но тут Бог позавидовал нашему счастью. В Галиче начался мор, что у латинян зовётся тифусом. Одной из первых заболела Болеслава, а за нею и сынок. Они пылали оба, как в огне, страдали от боли в животе и вскоре навеки угасли.

Тот злосчастный год — 1166-й — принёс в нашу семью ещё одно несчастье — Ярославна об этом знает, пожалуй, лучше, чем я…

Наша мать, княгиня Ольга Юрьевна, дочь Юрия Долгорукого, вышла замуж за отца не по любви: их поженили отцы, видя в этом взаимную выгоду. Так было и доныне часто бывает в княжеских семьях. Но иногда такие династические браки становятся счастливыми — между молодыми разгорается пылкая любовь, продолжающаяся всю жизнь. Вот как у Святослава Всеволодовича и Марии Васильковны или у Игоря с Ярославной. У меня с Болеславой, пожалуй, так же было бы. Но случается и наоборот — на всю жизнь остаётся холодность, неприязнь, переходящая во вражду. Так произошло и с нашими родителями. Прожили они вместе полтора десятка лет, родили сына и трёх дочек, а любви так и не знали. Моя мать, женщина гордая и независимая, была очень несчастлива: плакала, тосковала, всю свою любовь отдавала нам, детям, ради нас покорялась мужу, терпела оскорбления, надеясь на лучшее, Но оно так и не настало. Отец, князь Ярослав, открыто обижал её, оскорблял, во гневе даже руку мог на неё поднять, а со временем влюбился в боярышню, дочь боярина Чагры Настасию, прижил с нею незаконного сына Олега. А когда привёл её на Гору, в княжий терем, ни матери, ни мне совсем житья не стало. Всё в семье клокотало, как в кипящем котле. Лишь предстоящая свадьба сестры Ефросинии с князем Игорем, что состоялась в начале 1170 года, сдерживала окончательный разрыв, хотя отец не раз угрожал отдать мать в монастырь, а меня — за то, что вставал на её защиту — выгнать из дома. Отгуляли свадьбу шумно — и в Галиче, и здесь у вас, на Северщине. Эти дни для меня были самыми светлыми. Я пожил тогда некоторое время спокойно у вас, а потом — у тестя и тёщи в Чернигове, они от меня не отреклись и всё ещё считали своим зятем. А когда вернулся в Галич, то снова попал в семейное пекло: там уже верховодила Настаська, всё прибрав к рукам. Матери не стало места в хоромах, и она перебралась к воеводе Костянтину Сирославичу, который из жалости дал ей приют у себя. Я тоже поселился с нею.

Такое немыслимое положение продолжалось ещё лето и зиму, а когда отец, воспылав гневом, объявил, что Ольга ему не мила и он пострижёт её в монахини, мать сбежала из Галича в ляхи, к Казимиру Справедливому, князю сандомирскому, женатому на родной сестре зятя матери — Мстислава Ростиславича Хороброго — Елене Ростиславне. Вместе с матерью, опасаясь отцова гнева, бежал и я. С нами ушли в Польшу наши доброжелатели — воевода Костянтин и многие близкие нам по духу воеводы. Там жили мы в городе Вислице восемь месяцев. Я направил послов к владимиро-волынскому князю Святославу Мстиславичу с просьбой, чтобы дал нам для прокорма город Нервен, поскольку горько жить в гостях. Святослав дал мне этот город. Но по дороге туда я получил весть от тайного моего друга, служителя у князя Святополка и от других галицких бояр, сочувственно относящихся к нам с матерью, чтобы мы возвращались в Галич, так как всё там изменилось. Восставшие галичане схватили князя Ярослава и заставили его целовать крест, что будет в согласии жить с законной женой — княгиней Ольгой, малолетнего Олега Настасьича сослали в далёкий город, а саму Настаську прилюдно сожгли в Галиче на костре как ведьму.