Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Горестным был рассказ князя Владимира. И хотя он пытался бодриться и не показывать, как ему тяжело на душе, однако в каждом его слове таились отчаяние и глубокая скорбь.

Владимир вздохнул и опустил голову, покрытую тёмными густыми, слегка волнистыми волосами, спадавшими почти до плеч.

Пока он рассказывал, Ярославна, не сводя с него глаз, молча глотала слезы, а когда умолк, вскочила с места, прижала его поникшую голову к своей груди и зарыдала.

— Бедный мой братик! Соколик мой! Сколько же горя ты вынес! Каких только злоключений не изведал! Так почему же прямо к нам не приехал, а скитался в Турове, Смоленске да Владимире? Почему пытался жить по чужим углам? Мы бы тебя встретили, как любимого брата, широко открыли навстречу тебе свои объятия! — И подняла на Игоря заплаканные глаза. — Правда же, ладо мой любый? Мы оставим Владимира у себя?

— Правда, дорогая моя, — отозвался Игорь. — Пусть живёт у нас и год, и два, и вообще сколько захочет. Не ехать же ему к Владимиру Переяславскому. После того, что случилось между мной и Мономаховичем в этом зимнем несчастливом походе, вряд ли он примет брата твоего, а моего шурина.

Тут всплеснула руками княгиня Ольга, краса Глебовна, её личико запылало праведным гневом.

— Ну что ты такое молвишь, Игорь! Мой брат тоже добрый и чуткий! Ты его просто не знаешь: да он и букашки не обидит без нужды! Мне горько слышать странные твои речи, что он-де не примет своего двоюродного брата! — И повернулась к мужу, который только что приложился к кружке с пивом. — Скажи, Всеволод! Скажи по правде, яр-тур!

Она протянула руку и погладила его львиную гриву и крутую, как у степного тура, шею. Почувствовав ласковое прикосновение нежных пальчиков, князь Всеволод на миг замер, даже прищурил глаза от удовольствия. Его лицо сразу же приняло умиротворённое выражение и он тут же выразил согласие с её мнением. Не бывало ещё случая, чтобы своими чарами маленькая юная княгиня мгновенно не укротила бы своего буйного яр-тура, как она называла мужа.

Всеволод нагнулся, чмокнул её в розовую щёчку.

— Разумеется, любимая моя! Несомненно, краса моя Глебовна! Я, конечно, согласен с тобой!

— Но ты ведь толком даже не слышал, о чём я тебя спрашивала, мой яр-тур, — капризно скривила губки княгиня. — Ты в это время цедил пиво и вовсе меня не слушал!

— И правду говоришь, не слушал, — покорно согласился Всеволод. — А о чём же ты спрашивала?

— Какой у меня брат Владимир? Правда же, добрый, чуткий и справедливый?

— Ещё бы! А разве в этом посмеет кто-нибудь сомневаться? Давай-ка его сюда на расправу!

— Да Игорь, как ты не поймёшь? Какой же ты, ей-богу! За пиво готов всё на свете забыть, даже жену!

— Ну что ты, лада моя ненаглядная! — выгнул грудь колесом Всеволод. — Да всё пиво мира не стоит твоего мизинчика!

— Так я тебе и поверила! — усмехнулась Глебовна, но тут же сразу зарделась от горделивого удовольствия, так как хорошо знала, что обращённые к ней слова его всегда были искренни.

Владимир Галицкий с добрым вниманием всматривался в этих влюблённых молодожёнов, так гармонично дополняющих друг друга, и в душе не мог не позавидовать им, их любви, их счастью, их природной внутренней и внешней красоте. Действительно, неизвестно, каким окажется Владимир Переяславский, а Игорь добрый! Не оставил ни младшего брата, ни племянника без волости. Из земель своего скромного Новгород-Северского княжества выделил первому Трубецк, а другому — Курск, и между ними установились и братская дружба, и взаимная любовь. Вот если бы между всеми князьями так! Чтобы не раздоры и межусобицы разделяли, а единение и братство властвовали над всеми! Тогда не страдала бы Русь, не страдали бы окраины Переяславской, Киевской и Северской земель от нападения половцев, Галицкая — от угро-венгров, Волынская — от ляхов, а Полоцкая — от литвы. Так нет! И слыхом не слыхать о единстве: это моё и то тоже моё, твердит брат брату. Даже отец сыну говорит такое! Родной отец не выделил ему, сыну, даже маленького удела для прокорма семьи, выгнал из дома, сделав изгоем. А Игорь так вот не сделал — наделил всех землями.

Ярославна вытерла слезы и прижалась к мужу.

— Благодарю тебя, ладо мой, благодарна за брата. Хороший ты у меня, доброе у тебя сердце. Я так счастлива, что судьба подарила мне тебя!

Игорь поцеловал её шелковистые косы. Он тоже был счастлив и благодарен судьбе за свою суженую — Ярославну, нежную, красивую, умную и любящую жену и мать его детей, к которой всё больше и больше привязывалось его суровое сердце.

— Я вот что решил, ладонька, — сказал громко, обращаясь к ней и ко всем. — Нашему сыну Владимиру уже пятнадцатый год — несведущий ещё. Что если Владимир Ярославич, вуйко его, живя тут в Путивле, станет наставлять его на путь истинный, научит и военному делу, и книжной премудрости, и жизни. Как вы, два Владимира? Поладите, думается мне!

Юный Владимир Игоревич вскочил со своего места, обежал вокруг стола и поцеловал отцу руку. Глаза его сияли.

— Благодарствую, отче! Я так буду этому рад! — Потом поцеловал мать в щёчку и руку, а вуя — в голову. — Хочу быть таким разумным, как мой вуйко Владимир.

Владимир Ярославич обнял его, прижал к груди. И обратился к Игорю:

— Очень благодарен тебе, княже! Очень благодарен, брат! Ты сам не ведаешь, как осчастливил меня сейчас! Мы с княжичем всегда найдём общий язык. Вовек не забуду твоей доброты, Игорь!.. Каюсь, был о тебе другого мнения. Ведь всем известно, какие горячие, а порою и неистовые Ольговичи — твой дед Олег, бесстрашный воин, всю жизнь провёл в седле, неукротимо враждуя с Мономахом, твой отец Святослав был вспыльчив до самозабвения. Он готов был ни пить, ни есть, лишь бы ввязаться в котору, в битву. Таким же стал и ныне покойный твой старший брат Олег, что погромил кочевища хана Кзы и его родичей… И про тебя не раз слыхивал: Игорь вспыльчив, горд, во гневе невоздержан! Не скрою, что это и было причиной, почему я не приехал прямо к вам, в Новгород-Северский… Опасался немало… А оказалось — неверно думал… Ты вон какой добрый!..

Игорь мысленно улыбнулся этим словам. Добрый?! Действительно ли добрый? Разве доброе у меня сердце?

На эти вопросы он и сам не смог бы ответить, да и никогда не задумывался над тем, какой он есть. Сын своего неспокойного, жестокого времени, когда Русская земля — от Карпат до Волги и от Сулы до Волхова — бурлила в княжеских которах-распрях. Кем, как ни беспощадным воином он мог быть, когда черными смерчами вновь и вновь налетали с востока да юга хищные половецкие орды и рвали, раздирали живое тело отчизны? Он жил, как и все в то время жили — войной. С тех пор, как себя помнил, он никогда не разлучался ни с мечом, ни с конём.