Урсула Кох - Розы в снегу

«Прими меня в пажити свои, Господи мой, по обетованию твоему, и я буду жить; не остави меня в крушении надежд моих».

Сестры затянули хвалебную песнь, и Катарина, чувствуя головокружение, поднялась с холодного каменного пола. Свадебная монашеская фата давила на ее коротко стриженную голову. Девушка едва держалась на ногах.

Однако она помнила, что следует делать дальше; без колебаний шагнула Катарина вперед и упала на колени перед стулом матери-настоятельницы.

«Tibi omnes angeli,

Tibi caeli et universae potestates…»

Маргарете фон Гаубитц наклонилась и осторожно подняла лежавшую девушку. Катарина глянула ей в лицо и была согрета ответным взглядом, полным сострадания и любви. Тем взглядом, что однажды уже утешил ее.

«Tibi cherubim et seraphim

Incessabili voce proclamant:

Sanctus, sanctus, sanctus

dominus deus Sabaoth».

Шатаясь, Катарина встала и опять упала на колени перед помощницей матери-настоятельницы.

Рука этой женщины была груба, лицо — бесстрастно.

«Тебе все ангелы славу поют,

Тебе — небеса, Тебе — всевластие…»

Рядом помощницей настоятельницы сидела Элизабет, старшая монахиня. Руки ее дрожали, в них не было силы.

«И херувимы, и серафимы беспрестанно славят Тебя:

свят, свят, свят Господь небесного воинства!»

Катарина, с трудом переставляя ноги, идет от одной монахини к другой. Молитва молитв «Те Deum» отзвучала под сводами, и канторша начала псалом. Катарину подняли с колен, но она пять рухнула на каменные плиты. Последней монашенкой, перед которой она преклонила колени, была Авэ фон Шенфельд. Катарина ощутила нежное рукопожатие и услышала тихий шепот, слетевший с губ подруги. Лишь тогда она смогла занять место на хорах среди Христовых невест. С этого мгновения — как одна из них. И сестры вновь затянули хвалебную песнь Всевышнему.

«Это моя свадьба», — думала Катарина. Она пробовала подпевать сестрам, но это ей давалось с трудом. Девушка была в полубессознательном состоянии от усталости, и ей чудилось, будто своды церковного хора простираются до небес…

Наконец пение смолкло. Мать-настоятельница произнесла благословение. Магдалена подошла к Катерине, чтобы ее поддержать. Молча проследовали монахини в трапезную. Обед был праздничным: дичь и пироги. Катарина с трудом проглотила кусочек хлеба и суп. Аббатиса с улыбкой протянула ей кубок с вином.

Радуясь тому, что она может посвятить отдыху целый час, Катарина рухнула на ложе.

Она хотела остаться наедине со своим Небесным Женихом, Которому открылась в сокровенной молитве. Но вместо ожидаемой великой радости девушка внезапно почувствовала печаль.

— Никогда не стану я достойной Тебя, Господь Иисус Христос, — прошептала она. И погрузилась в короткий сон.

Полукруглые арки церковного купола уходили вверх и, там сходясь, образовывали сводчатую цепь, у которой, казалось, не было ни начала, ни конца. Катарина спиной чувствовала холод камня и была благодарна ему за основательность и прочность. Где-то хлопнула дверь. Девушка напрягала слух. По проходу шли две монахини. Пропуская их, Катарина отступила в сторону, но Магдалена фон Бора, коротко глянув на нее, кивком приказала следовать за ней.

К их маленькой процессии присоединились монахини, находившиеся до того в другой части храма. Некоторые нашептывали молитвы.

Вместе они поднялись по узкой лестнице в отапливаемое помещение церкви. Огонь в камине еще не был разожжен. На тщательно прибранной кровати посреди зала лежала сестра Гертруда.

Над ней, держа в руках сосуд с елеем для помазания, возвышался патер Бонифаций. Катарина забилась в угол. Все больше монахинь входило в комнату. Было тесно.

Аббатиса держала руку умирающей в своей руке. Патер Бонифаций, бормотавший молитвы, внезапно возвысил голос:

— Признаешь ли ты себя грешницей? Признаешь ли, что жила не по истине, не так, как хотел Создатель?

Еле слышно умирающая выдохнула:

— Да.

— Каешься ли ты в грехах своих?

— Да.

— Готова ли ты ступить на путь истинный, если Господь дарует тебе новую жизнь?

— Да.

— Повторяй за мной!

В глубочайшей тишине, делая длинные паузы между словами, сестра Гертруда (обессиленная, она с трудом дышала) помолилась в последний раз.

— Если кто-либо поступил со мной не по правде, если я поступила с кем-либо не по правде, все — и правду и неправду — я передаю в Твои руки, Господи, Кому я обязана жизнью своей…

Тихий хрип загасил окончание фразы. Священник перекрестился.

Услышав вздох старшей монахини, мать-настоятельница наградила ее строгим взглядом. Молча, без движения, без слез сидели сестры у постели умершей до тех пор, пока колокол не призвал их к молитве.

После ночной службы Катарина сидела на своей кровати, уставившись в темноту. «Мир там многоцветен… Там вы увидите цветы и краски…» — словно наяву услышала она голос Гертруды и сглотнула слезы.

«Краски, разноцветье, — подумала девушка, — там будут дивные краски и мягкая удобная одежда, и пение ангелов…»

Она не сумела сдержать слез. Ах, если б можно было вслед за сестрой Гертрудой уйти в райские кущи!

Но она по-прежнему сидела в темноте, из которой выползал сырой холод, слушала, как монахини укладываются спать, слушала дыхание соседок по спальне, шум дождя на улице, капли которого разбивались о каменные стены и стекали на землю. В эту землю скоро положат и тело Гертруды. Горсткой праха был человек и в прах он снова…

«…Inqietum est cor nostrum donec requescat in te…»

«…Беспокоится сердце наше, пока не успокоится в Тебе…»

Еще долго молилась Катарина в ночной темноте.

— Катарина, вставай! — раздался настойчивый шепот.

Эльза дергала подругу за свисающую с кровати руку.

— Я так устала…

— Пора. Колокол звенит. Ты что, собираешься спать в час воскресения Господа нашего?

Катарина застонала. Ее бил озноб. С трудом поднялась она с кровати, и Эльза набросила ей на плечи накидку. Стояла глубокая ночь. Поблескивая, в окна заглядывали холодные звезды. Катарина шла, опираясь на руку подруги. Молча присоединились они к монахиням, скользящим по коридору, точно тени. Спустившись по лестнице, девушки очутились в помещении церковного хора. Сегодня подруги пришли последними. Все стулья были заняты. Ощупью нашла Катарина свое место. Никого она не узнавала, но чувствовала, как, дрожа от холода, дышат сидящие рядом монахини. Одна кашляла в платок, другая тихонько сморкалась.

«…A solus ortu usque ad occasum».

«От начала солнца и до исчезновения его».

Слабые голоса гасли под гулкими церковными сводами. У Катарины начинался жар, сознание помутилось. Она беспомощно склонилась набок. Кто-то крепко ухватил ее за горячие руки. Петь она уже не могла, а только пробормотала: «Аминь» — и, обессиленная, откинулась на спинку стула. По окончании песнопения Авэ и Эльза помогли Катарине добраться до постели. От еды девушка отказалась. После трапезы настоятельница велела перевести больную в теплую комнату. Магдалена осталась с ней. Катарина металась в бреду. Она звала маленькую собачку, с которой играла в родном доме в Липпендорфе. Но никто не знал, кого она имеет в виду.