Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

И вот два офицера один за другим шагнули на участок к Поповым, и столкнулись с тем толстопузым солдатом, который подстрелил курицу. Теперь руки солдата были вытянуты, а дохлая курица, которую он сжимал за шею, болталась где-то на уровне его ноги.

Прежде всего, немецкие офицеры заметили именно убитую птицу. И они начали орать на солдата. Из их криков, Анатолий понял, что эта курица якобы принадлежит им, офицерам, а простой солдат не имеет на неё никакого права.

Толстый фашист вытянулся больше прежнего, и отвечал испуганным голосом, а глазки его при этом быстро метались с лица одного офицера, на похожее лицо второго офицера и, наконец — на мёртвую курицу.

И Анатолий Попов смог разобрать, что этот солдат просит прощения, и обещает, что этого никогда больше не повториться.

Как раз в это время подъехала ещё одна машина, из которой выпрыгнули ещё несколько солдат, а также немец, на округлую голову которого был натянут белый колпак повара.

И именно к этому офицеру обратились офицеры — приказали приготовить из подстреленной курицы суп. Повар вырвал из рук толстопузого солдата курицу, и поспешил в сторону дома.

На веранде он остановился, и спросил на ломанном, но всё же вполне понятном русском:

— Гди у вас ест кухна?

Мать указала, а затем схватила Анатолия за руку, и прошептала ему:

— Что-то с нами теперь будет.

Анатолий ответил тоже очень тихо:

— Главное не волнуйся, мама. Они, право, не стоят того…

Один немецкий офицер проследовал в дом, а второй — остановился возле веранды и, метнув на Поповых презрительный взгляд, что-то быстро сказал одному из прибывших с ними солдат.

Этот солдат навёл на Анатолия дуло своего автомата, и громко закричал. Мать порывистым движением закрыла грудь своего сына, но Анатолий вымолвил:

— Мама, говорю же тебе — не волнуйся. Конечно же, они не осмелятся в нас стрелять. Этот немец говорит нам идти куда-то…

В это время на веранду быстро вышла Толина младшая сестра Лида — совсем ещё девочка. За ней шёл фашистский офицер. Он громко стучал своими военными сапогами и выговаривал каким-то захлёбывающимся тоном:

— Ти есть хороша барышня. У меня ест шакаладо…

И он начал расстегивать кожаную сумку, в которой действительно нашлась шоколадка. Лида посмотрела на свою маму и на Анатолия, и проговорила своим тоненьким голосочком ребёнка:

— Пожалуйста, родные мои, давайте перейдём, куда они просят. Хотя бы в сарай.

И семейство Поповых переселилось в сарай.

Анатолий стоял в сарайчике, перед приоткрытой дверью, и смотрел на открывающуюся часть двора, и на дом в котором прошло его детство. Посредине двора немцами установлен был стол, на котором стоял большой приёмник, и орал громко, отравляя Краснодонский воздух чуждыми ему бравурными маршами, или же речениями фюрера.

Возле стола развалился в вынесенном из дома кресле один из немецких офицеров. Он потягивал из большой кружки пиво, дёргал длинными своими ногами и время от времени рыгал так громко, что даже перекрывал грохот приёмника.

Второй офицер сидел в это время где-то в доме Поповых, и, время от времени, из приоткрытых окон слышался его резкий, неприятный голос — похоже, он отсчитывал кого-то из денщиков.

Другие денщики суетились: они бегали по двору, и готовили своим господам обед. Многие ветви яблонь и вишен были уже поломаны, но всё же денщики находили ещё нетронутые, и ломали их, и несли, усеянные сочными плодами, прямо к столу своих господ.

Толиной маме Таисьи Прокофьевне приказали подойти и показать что-то в их хозяйстве. Ну а что касается младшей сестрёнки Люси, то она, обычно такая резвая, стала в последние дни совсем тихой и молчаливой: сидела, забившись в уголок сарая, и, подставив страницу ниспадавшему через щель солнечному лучу, в который уже раз перечитывала книгу со сказками. Лишь очень незначительное количество книг дозволили немецкие офицеры перенести Поповым из дома в сарай.

Книги нужны были офицерам для эдакой культурной видимости — так, если бы к ним пожаловал кто-нибудь из начальства или хотя из равных — офицеров, они могли прихвастнуть неплохой домашней библиотекой. И их даже нисколько не смущало, что эта библиотека была собрана не ими.

Вообще же Поповых больше не пускали к их дом, и за исключением особых случаев не разрешили проходить даже и в их садик.

И вот Анатолий стоял, сжав кулаки, и видел то, что видеть ему было больно, и слышал ненавистную музыку и ненавистные вражьи голоса. Он видел, с каким презрением обращались денщики к его матери, и всё внутри него клокотало.

Самым мучительным было это тянущееся уже несколько дней бездействие. Его душа, породившая сочинением о любви Родине, была всё той же пламенной душой борца, и он всё так же готов был отдать всю свою кровь для победы. А тут это мучительное бездействие…

Но что же делать? Неужели просто броситься с кулаками на этого офицера. Как глупо! Что он, Анатолий, успеет сделать? Пару раз ударит врага, а потом его, Анатолия, пристрелят, как стреляли они в псов или в кур. И это всё что он может сделать для Родины?..

Мама, усталая, измождённая, с выражением унижения в глазах вернулась к их сараю. Анатолий смотрел на её опущенные плечи, на её побледневшее лицо, и шептал жалостливо:

— Мамочка, милая моя…

— Ну, Толя что ты. Не стоит из-за меня переживать. Надо верить, что всё будет хорошо…

И она прошла в сарай, где улеглась на одном из перенесённых туда соломенных лежаков, и… непонятно было, просто ли она прикрыла глаза или впала в забытьё.

Толя некоторое время с сыновей нежностью вглядывался в её так осунувшееся за время оккупации лицо, и его глаза были влажными — он едва не плакал.

Затем перевёл взгляд на улицу, и увидел, что там идёт незнакомый ему паренёк, с несколько темноватыми чертами лица. И даже на таком расстоянии Анатолий увидел умные, сосредоточенные, но и добрые, тёплые глаза этого паренька.

И тут Анатолий почувствовал полное доверие к этому, никогда прежде им невиданному человеку. Он почувствовал это доверие вопреки всему. Вопреки тому, что в эти дни жители Краснодона даже и к своим хорошим знакомым относились насторожённо, и присматривались к ним, так как никто ещё не знал, кто станет предателем-полицаем, а кто уже им является, да только скрывается в гражданской одежке, выявляя людей неугодных новой власти. И что уж говорить про Толю Попова, который и в обычное то время был таким стеснительным да замкнутым…

А тут Попов почувствовал, что должен подойти к этому пареньку, заговорить с ним.

И вот Толя вышел из сарая, и, косясь на денщиков, которые слишком заняты были приготовлением обеда, поспешил на улицу.