Виталий Федоров - Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Мы пришли к заставе, но дежурный нам не позволил даже зайти в казарму, сразу направив на стрельбище. Там шли стрелковые учения. Погода между тем начала портиться: подул сильный ветер, повалил снег. На месте стрельб мы оказались одними из последних. Там находились начальник заставы, старшина и наш командир отделения. Упражнение было такое: встаёшь на исходную позицию, по команде бежишь метров тридцать, падаешь в снег и стреляешь в мишень, которая внезапно показывается в метрах 60–80 от тебя. Там в окопе сидит солдат с рацией и мишенью, и по команде «показать мишень» поднимает её вверх.

Каждый должен был сделать по пять пробежек и столько же выстрелов. Первый мой выстрел оказался необычным, с сильной отдачей. Даже плечо заболело. К счастью, остальные выстрелы прошли «в штатном режиме». На стрельбище стояли ящики с патронами – бери, сколько надо. Я пополнил свои обоймы.

На заставе первым делом решил почистить винтовку, и тут обнаружил, что не могу снять штык. Я попробовал всякие подручные средства, чтобы его сбить, но успеха не достиг. Постепенно до меня дошло, что я сам оказался виноват в случившемся, поскольку забил ствол винтовки снегом. Поэтому при первом выстреле и произошла отдача, а пуле пришлось с трудом преодолевать забитый ствол. Ничего не оставалось, как идти к начальнику заставы. Он внимательно посмотрел внутрь ствола, и задумчиво произнёс:

– М-да… Ствол раздут.

Я тоже заглянул в отверстие. Вначале не увидел ничего необычного, но, посмотрев внимательнее, заметил чёрное кольцо шириной около сантиметра внутри ствола, как раз в том месте, где примыкается штык. К счастью для меня, начальник не стал разбираться в случившемся, так как на стрельбище снег вполне мог попасть в ствол «естественным» путём. Он дал распоряжение старшине заменить мне оружие.

Мне выдали карабин образца 1944 года, который был короче и легче винтовки. Кроме этого, штык его откидывался вдоль ствола и не мешал, когда был не нужен. Карабинами у нас были вооружены кавалеристы. Единственным недостатком карабинов была меньшая точность, чем у винтовок, что обусловлено меньшей длиной ствола.

В эту же ночь мне пришлось идти в наряд. А на наш «стрелковый полигон» на стыке с тринадцатой заставой ещё с утра назначили моего земляка Витю Соловьёва и Ветрова. Как только они пришли на место, начали стрелять по лыжным «мишеням». Почему они не подумали, куда их поставить – я не знаю. Вышло, что лыжи воткнули в снег так, что пули летели в сторону соседней заставы. К тому же, невдалеке находился пограничный наряд, который и сообщил своим, что по ним ведёт огонь наряд двенадцатой заставы. С тринадцатой немедленно доложили нашим. Провинившийся наряд быстро сняли с дежурства и заменили другим. А Соловьёва с Ветровым отправили под охраной старшины в Ахалцихе.

Там «за нарушение воинской дисциплины» их наказали по полной программе. Соловьёву дали десять суток строгого режима, а Ветрову, как «рецидивисту», уже бывавшему ранее на гауптвахте – пятнадцать. При строгом режиме провинившегося не выпускали из камеры, питание – хлеб и вода. Впрочем, Ветров прослужил там два года в маневровой группе, многих знал, и друзья передавали ему кое-что съедобное. Он не жадничал и делился с Витей. Часовые их тоже жалели и что-то приносили. Так что они не сильно голодали.

А на заставе началось расследование. Начальник заставы вместе с командиром отделения отправились обследовать все опоры линии связи, места дислокации дневных нарядов, и обнаружили, что многие опоры в сторону тринадцатой заставы от Арцепского ущелья прострелены, разбит один изолятор. А что делалось на стыке застав, я уже описывал. На другом фланге ничего подобного не было (да и кто бы там стал стрелять – на заставе-то услышат). Зато обнаружили уйму окурков, особенно в кочёвке на высоте Плоской.

День клонился к вечеру, и многие солдаты уже выспались после ночного дежурства. Я же ещё валялся в постели, потому что поздно вернулся из наряда. А начальник тем временем решил провести комсомольское собрание. Проводилось оно прямо в казарме. Между двумя рядами коек поставили скамейки, напротив них – стол и два стула для секретаря комсомольской ячейки и начальника заставы.

Старший лейтенант Кириллов – начальник заставы – сам ещё был комсомольского возраста, ему шёл двадцать четвёртый год. Он слыл суровым, но справедливым командиром. Я никогда не видел, чтобы он шутил, смеялся или хотя бы улыбался. Никого особо не хвалил и, в принципе, не ругал. Всегда был опрятен, подтянут, в портупее и с пистолетом. Ростом был невысок, ноги чуть заметно «кавалеристские». У него был свой конь, на котором он часто ездил в седле в комендатуру или штаб отряда. Не был он мужчиной-красавцем: лоб высок, нос прямой, тонкий, острый, щёки заметно припухлые, тёмно-русые волосы зачёсаны назад. Старослужащие «за глаза» называли его Толбухин – был такой военачальник во времена Великой Отечественной войны.

Начальник рассказал о ЧП со стрельбой нашего наряда по наряду соседей, и сообщил, что двое наших солдат сидят на гауптвахте. Также он доложил «высокому собранию» о результатах обследования мест несения службы дневными нарядами. Начались небольшие дискуссии о возможности курения в дневное время. Начальник перевёл разговор на стрельбу и попросил сказать, кто знает «стрелков» или, может, сам хочет сознаться. Тишина… И вдруг поднимается рядовой Шавырин:

– Я вчера был в наряде днём с Фёдоровым. Он мне рассказал, как накануне они с Хакимовым стреляли. Ещё пробоины показал.

Начальник нахмурился и спросил:

– А ты сам стрелял?

– Нет, – не моргнув, соврал Шавырин.

– А Фёдоров?

– Он дважды стрелял.

– Где Фёдоров? – обратился начальник к дежурному.

– Он ещё отдыхает.

– После собрания поднимите его и ко мне в кабинет!

Я лежал не шелохнувшись, но всё слышал и видел. Моя постель была на верхнем ярусе и недалеко от стола.

– Иди сюда, Хакимов, – негромко приказал начальник. Тот встал и подошел к столу. При этом мы встретились с ним глазами. Начальник спросил:

– Ты стрелял в наряде?

Хакимов метнул на меня вопросительный взгляд. Я едва заметно кивнул – соглашайся, мол.

– Да, стрелял, – спокойно ответил Хакимов.

– Сколько раз? – продолжил допрос старший лейтенант. Я показал один палец.

– Один.

– А Фёдоров?

– Он два раза.

– А тебе не было обидно, что он стрелял два раза, а ты один? – задал начальник неожиданный вопрос. Хакимов нашёлся:

– Никак нет. Он ведь старший наряда.

Все засмеялись, но начальник сохранил строгое выражение лица. На этом собрание закончилось.

Я всё ещё притворялся спящим, когда к моей койке подошёл дежурный и стал меня будить: