Михаил Филиппов - Великий раскол

Морозов молча поклонился.

— Сегодня не ходи. Святейший патриарх ей сегодня допрос чинить будет. Ступай завтра.

— Исполню по твоему приказу, батюшка государь…

Царь жестом руки отпустил его.

О свидании молодого Морозова с царем заговорили по всему дворцу и князь Урусов решил снова сосватать племянника.

Широкие боярские сани, обитые темно-малиновым бархатом, запряженные тройкою коней, были поданы к дворцовой боковушке.

Дядя с племянником отправились к князю Пронскому.

— А я к тебе, князь, птенца малого, неоперившегося, привез! — весело проговорил Урусов, входя вместе с племянником в горницу.

Гости и хозяин поклонились друг другу в пояс.

Из-за неплотно притворенной двери, ведущей во внутренние покои, послышался чей-то шепот. Морозов обернулся к дверям.

— Ах!.. — раздалось за дверью, и защелка захлопнулась.

— Девчонки шалят, — благосклонно усмехнулся хозяин и пригласил гостей сесть.

— Аль не пьешь? — спросил Пронский Морозова, заметив, что юноша чуть-чуть притронулся губами к поданному меду. — Хвалю, кто с мол оду не пьет, тот и в старости свой ум не растеряет.

Между обоими князьями завязался разговор.

Морозов молча их слушал.

— Прости, князь, — заметил Урусов, — что не по обряду старинному ведем мы дело, да медлить нам нельзя.

Хозяин пытливо взглянул на гостя:

— А что? — спросил он.

— Сам знаешь: боярыня в опале, дом сиротой стоит, а Ваня у царя на иждивении.

Пронский изумленно взглянул на юношу.

— У государя великого?

— Да, государь беречь племянника повелел: ведь он теперь единственный Морозов на всю Россию.

В тот же вечер молодой Морозов был помолвлен с княжной Аксиньей Пронской.

На небе еще мерцали утренние звезды, когда из ворот Печерского подворья выехали дровни, на которых сидела под конвоем двух стрельцов Морозова. По приказу патриарха ее везли снова в Чудов монастырь.

Во вселенской палате, куда внесли Морозову, кроме митрополита Крутицкого Павла, архимандрита Чудовского Иоакима и думного дворянина Иллариона Уварова, находился сам патриарх Питирим и несколько бояр.

Питирим обратился к сидящей перед ним женщине:

— Как же ты, боярыня, прельстилась Аввакумкиной лестью? Брось свои мечтания, воссоединись с истинной церковью.

— Была она раньше истинной, но ныне развращена Никоном.

Патриарх вздрогнул:

— Какую мерзость ты глаголешь, исповедуйся…

— Кому же мне исповедаться? — спокойно спросила Морозова.

— Да разве мало пастырей на Москве?

— Много их, но истинных нет.

— От гордости помутился ее разум — прошептал Питирим, — подайте сюда освященное масло да сучец, помажу ее, может, смирится.

Морозова старалась выбиться из рук державших ее стрельцов.

Патриарх хотел уже помазать сучцом ее лоб, как Морозова отчаянно воскликнула:

— Не мажь меня отступным маслом, не губи!

— Как ты смеешь называть так святой елей! — проговорил патриарх с негодованием.

— Слава тебе, Боже, что спаслась отступного помазания, — прошептала Морозова, — твоими молитвами, старец Аввакум!

Услыша имя Аввакума, Иоаким улыбнулся:

— Не будет этот льстец больше смущать вас, крепко держат его в Пустозерске.

Боярыня вздрогнула, узнав об участи Аввакума.

В палату ввели для допроса Урусову и Марью Данилову, жену стрелецкого полковника.

Она успела бежать в Подонскую страну, на Дон, но была там поймана, привезена в Москву и посажена с Урусовой.

Морозову понесли обратно на Печерское подворье, а Урусову патриарх велел держать за руки и, обмакнув в елей сучец, хотел намазать ей лоб.

Точно ужаленная, отпрыгнула княгиня в сторону.

Стрельцы снова схватили ее за руки и хотели подвести ее к Питириму, но ей опять удалось вырваться.

— Уведите их вон, — еле слышно проговорил Питирим.

Узниц тотчас же повели из палаты.

— Попробуем последнее средство, — предложил митрополит Павел, — пошлем к Морозовой для увещания митрополита Иллариона Рязанского.

Так и решили поступить.

Вернувшись в свое помещение во дворце, Иван Глебович не знал, куда ему деться от радости.

Он понимал, что брак дает ему возможность возвысить имя Морозовых, и теперь он мечтал, что царь будет посаженным отцом на свадьбе.

В небольшом помещении Морозову было жарко. У юноши заболела голова.

Иван Глебыч несколько раз прошелся по горнице. Он чувствовал, что шатается.

Он пробовал молиться, но мысли путались.

Юноша порывисто стал раздеваться, не зовя никого на помощь.

В голове его словно замелькала пестрая нить. Он вспомнил, как ласкал его старик-отец, на глазах показались слезы, и, тихо всхлипывая, он стал засыпать каким-то странным тяжелым сном. Все в голове кружилось: он чувствовал, что падает в какую-то пропасть… И юноша потерял сознание.

На другой день утром князь Урусов послал справиться о помолвленном женихе.

— Спит еще, княже, — отвечал посланный, — дверь в горницу к нему заперта!

— Пусть его понежится, кудрявых сновидений навидится, — шутливо заметил князь Петр.

Через два часа Урусов прямо от царя снова отправился к племяннику.

Дверь по-прежнему была заперта: изнутри никто не откликался на вопросы.

— Эх, парень-то заспался, — недовольно прошептал Урусов и стал громче стучаться в двери.

По-прежнему ответа не было.

— Неладно там что-то, — тревожно проговорил князь и, позвав двух стрельцов, велел высадить дверь.

Из разбитой двери хлынул удушливый запах угара. Урусов бросился к неподвижно лежавшему юноше.

— Угорел! — с ужасом понял князь и, схватив племянника на руки, вынес из горницы.

Немедленно был позван государев лекарь Каролусь, но было уже поздно — молодой Морозов без страданий отошел в вечность.

В один из дней боярыне сообщили о смерти сына.

Побледнев, она отшатнулась, прислонилась к стене, но не выронила ни слова.

Прошел день, и только к вечеру волнение, скрываемое внутри, вырвалось наружу. Упав перед образами, она горько зарыдала.

С этого времени она дала обет не принимать в пищу молока, сыра, яиц, употреблять же только еду с постным маслом.

Среди приверженцев старой веры пошли толки, что сын Морозовой отравлен.

Узнав о смерти молодого боярина, государь велел раздать имение, вотчины, стада коней. Золотая, серебряная посуда, драгоценности были распроданы, дом запустел, дворня разбежалась, часть ее перешла к другим господам…

Узнав, как содержится она в заточении, государь разрешил, чтобы Морозовой прислуживали две девушки.

Ими оказались Анна Амосова, с которой боярыня ходила когда-то по Москве, раздавая неимущим одежду и деньги, и Стефанида, но прозвищу Гнева. Мало кто знал, что обе они были тайными последовательницами ссыльного протопопа Аввакума.