Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

— Нет. Меня вдруг охватили сомнения.

— Сомнения? В чем же?

— Да во всем… В режиме… В том, каковы последствия режима, которому Жак подвергается вот уже девять месяцев.

Право, милый, ты… ты меня удивляешь!

Он медлил, выбирая умеренные выражения, но крепко сжатые толстые кулаки и резко выбрасываемый вперед подбородок выдавали его подлинные чувства.

— Это… недоверие по отношению к отцу…

— Каждый может ошибиться. И вот доказательства!

— Доказательства?

— Послушай, отец, не надо сердиться. Я думаю, мы с тобой оба желаем Жаку добра. Когда ты узнаешь, в каком плачевном состоянии я его нашел, ты сам первым сочтешь, что Жаку необходимо как можно скорее покинуть исправительную колонию.

— Ну уж нет!

Антуан постарался пропустить иронию г-на Тибо мимо ушей.

— Да, отец.

— А я тебе говорю — нет!

— Отец, когда ты узнаешь…

— Уж не принимаешь ли ты меня за дурака? Думаешь, мне нужны твои сообщения, чтобы узнать, что делается в Круи, где я вот уже десять лет провожу ежемесячные генеральные ревизии и получаю полный отчет? И где не принимается никаких решений без предварительного обсуждения на заседании совета, которым я руковожу? Так, что ли?

— Отец, то, что я там увидел…

— Довольно об этом. Твой брат мог наплести тебе бог знает что, благо ты так доверчив! Но со мной этот номер не пройдет.

— Жак ни на что не жаловался.

Господин Тибо явно был озадачен.

— Тогда в чем же дело? — проговорил он.

— Именно это-то и серьезнее всего: он говорит, будто ему так спокойно и хорошо, даже утверждает, что ему там нравится!

Услышав, что г-н Тибо удовлетворенно хмыкнул, Антуан добавил оскорбительным тоном:

— Бедный мальчуган сохранил такие прелестные воспоминания о семейной жизни, что предпочитает жить в тюрьме.

Стрела не достигла цели.

— Вот и прекрасно, мы с тобой, стало быть, во всем согласны. Чего тебе еще надо?

Антуан уже отнюдь не был уверен, что сможет добиться своего; поэтому он не стал пересказывать отцу все, что обнаружилось из признаний Жака; он решил изложить только основные свои претензии, а об остальном умолчать.

— Должен сказать тебе правду, отец, — начал он, останавливая на г-не Тибо внимательный взгляд. — Я подозревал, что обнаружу недоедание, плохое обращение, карцеры. Да, да, погоди. К счастью, эти страхи лишены основания. Но я увидел, что положение Жака во сто крат хуже — в нравственном отношении. Тебя обманывают, когда говорят, что одиночество сказывается на нем благотворно. Лекарство гораздо опаснее самой болезни. Его дни проходят в гибельной праздности. Об учителе не будем говорить; главное то, что Жак ничего не делает, его уже начинает затруднять малейшее умственное усилие. Продолжать этот опыт, поверь мне, — значит ставить крест на его будущем. Он впал в состояние такого безразличия, он так ослабел, что если оставить его в этом оцепенении еще на несколько месяцев, здоровье его будет подорвано навсегда.

Антуан не спускал глаз с отца; казалось, он всей тяжестью своего взгляда давит на это вялое лицо, стараясь выжать из него хоть каплю сочувствия. Подобранный, настороженный, г-н Тибо хранил тяжкую неподвижность; он напоминал тех толстокожих животных, чья мощь не видна, когда они отдыхают; да он и вообще походил на слона — те же большие плоские уши, те же хитрые искорки в глазках. Речь Антуана его успокоила. Уже несколько раз в колонии едва не вспыхнул скандал, нескольких надзирателей пришлось уволить без объявления причины, и в первую минуту г-н Тибо испугался, что разоблачения Антуана окажутся как раз этого свойства; он перевел дух.

— И ты думаешь, что сообщил мне что-нибудь новое? — спросил он добродушно. — Все, что ты говоришь, делает честь твоей доброте, мой милый, но позволь тебе сказать совершенно чистосердечно, что все эти меры воспитательного воздействия слишком сложны и что знания в этой области приходят к человеку не за один день и не за два. Поверь моему опыту и опыту специалистов. Ты говоришь — слабость, оцепенение. И слава богу! Ты ведь знаешь, каков был твой брат; ты что же думаешь, можно справиться с этим злобным характером, предварительно его не смирив? Постепенно ослабляя порочного ребенка, мы тем самым ослабляем его дурные наклонности, и уж только тогда можно добиться цели, — этому учит нас практика. Скажи, разве твой брат не переменился? Приступов злобы нет и в помине, он дисциплинирован, вежлив с окружающими. Ты и сам говоришь, что он полюбил порядок, полюбил размеренность своего нового существования. Как же не гордиться подобным результатом, достигнутым меньше чем за год!

Он пощипывал пухлыми пальцами кончик бородки; завершив тираду, он искоса взглянул на сына. Звучный голос, величественные манеры — все это придавало видимость силы каждому его слову, и Антуан так привык поддаваться гипнозу отцовских речей, что в глубине души почти уже сдался. Но тут г-на Тибо подвела гордыня — он допустил ошибку:

— Впрочем, с какой это стати, спрашивается, я даю себе труд оправдывать целесообразность решения, о пересмотре которого нет и не может быть речи? Я делаю то, что считаю нужным, и ни перед кем, кроме собственной совести, отчитываться не намерен. Запомни это хорошенько, мой милый.

Антуан взвился:

— Тебе не удастся заткнуть мне рот, отец. Повторяю, Жак не должен оставаться в Круи.

Господин Тибо опять язвительно усмехнулся. Антуану стоило большого труда сохранять самообладание.

— Нет, отец, оставлять его там было бы преступлением. В нем живет мужество, которое надо спасти. Позволь мне сказать, отец, — ты часто заблуждался относительно его характера: он тебя раздражает, и ты не видишь его…

— Чего я не вижу? Мы начали жить спокойно, только когда он уехал. Разве не так? Вот исправится, тогда и посмотрим, можно ли ему вернуться. А пока…

Его кулак поднялся, словно для того, чтобы всей своей тяжестью рухнуть вниз: но г-н Тибо разжал пальцы и мягко положил ладонь на стол. Его гнев еще вызревал. Но гнев Антуана уже разразился:

— Жак не останется в Круи, я тебе ручаюсь, отец!

— Ого-го, — с издевкой протянул г-н Тибо. — А не забываешь ли ты, мой милый, что не ты здесь хозяин?

— Нет, этого я не забываю. Поэтому я спрашиваю тебя: что ты намерен делать?

— Я? — помедлив, буркнул г-н Тибо; он холодно улыбнулся и на мгновение поднял веки. — Тут и сомнений быть не может: отчитать самым строгим образом господина Фема за то, что он тебя впустил без моего разрешения, и навсегда запретить тебе доступ в колонию.

Антуан скрестил руки:

— Значит, вот какова цена всех твоих брошюр и докладов! Всех твоих красивых слов! С трибуны конгрессов — одно, а когда в опасности рассудок человека, даже рассудок родного сына, — все тут же забывается, лишь бы не было осложнений, лишь бы жить в покое, а там хоть трава не расти?