Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

— Доставьте мне удовольствие, — воскликнул вдруг Даниэль с пылкостью, которая не была ему свойственна прежде, и остановил на Николь ласковый и повелительный взгляд. — Нет, именно так, как вы сейчас, в шляпке, — и рядом с вами мой друг Тибо!

— Жак! — позвал он и тихо добавил: — Прошу вас, мне так хочется сфотографировать вас вдвоем!

Жак подошел к ним. Даниэль насильно потащил их в гостиную, где, по его словам, освещение было лучше.

Госпожа де Фонтанен и Антуан задержались в столовой.

— Мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось неверное представление о моем визите, — заявил Антуан с той резкостью, которая, как ему казалось, должна была придать его словам еще большую искренность. — Если бы он узнал, что Жак здесь и что это я привел его к вам, я думаю, он запретил бы мне заниматься воспитанием брата, и все пришлось бы начинать с самого начала.

— Несчастный он человек, — прошептала г-жа де Фонтанен таким тоном, что Антуан улыбнулся.

— Вам его жалко?

— Да, потому что он не сумел заслужить доверие таких сыновей.

— Он в этом не виноват, а я и того менее. Мой отец — человек, как говорится, выдающийся и достойный. Я уважаю его. Но что поделаешь! Никогда ни по одному вопросу мы с ним не думаем — не то чтобы одинаково, но даже сходно. О чем бы ни зашла речь, нам никогда не удается стать на одну и ту же точку зрения.

— Не всех еще озарил свет.

— Если вы имеете в виду религию, — живо откликнулся Антуан, — то мой отец в высшей степени религиозен!

Госпожа де Фонтанен покачала головой.

— Еще апостол Павел сказал, что не те, кто слушает закон, праведны перед богом, но те, кто исполняет его.

Ей казалось, что она от всего сердца жалеет г-на Тибо, но на самом деле она испытывала к нему инстинктивную и непримиримую антипатию. Запрет, наложенный им на ее сына, на ее дом, на нее самое, представлялся ей гнусным и несправедливым, вызванным самыми низменными побуждениями. Она с отвращением вспоминала лицо этого тучного человека, она не могла ему простить злобного недоверия ко всему, что было так дорого ей, к ее нравственной чистоте, к ее протестантизму. Тем более была она благодарна Антуану, не посчитавшемуся с отцовским осуждением.

— А сами вы. — спросила она с внезапной тревогой, — вы все еще исполняете церковные обряды?

Он отрицательно качнул головой, и это так ее обрадовало, что у нее просветлело лицо.

— Должен признаться, что я исполнял их довольно долго, — пояснил он.

Ему казалось, что присутствие г-жи де Фонтанен делает его умнее — и, уж во всяком случае, красноречивее. У нее было редкое умение слушать; она словно признавала значительность собеседника, окрыляла его, помогала ему приподняться над его обычным уровнем.

— Я шел по проторенной дороге, но настоящей веры у меня не было. Бог оставался для меня чем-то вроде школьного директора, от которого ничто не укроется и которого полезно ублажать определенными жестами, соблюдением определенной дисциплины; я подчинялся, но ощущал только скуку. Я был хорошим учеником по всем предметам, и по закону божьему тоже. Как утратил я веру? Я теперь уже и сам не знаю. Когда я это осознал — всего лет пять тому назад, — я уже достиг такой ступени научной культуры, которая почти не оставляет места религиозным верованиям. Я позитивист, — произнес он с гордостью; по правде говоря, он высказывал перед ней мысли, которые только сейчас пришли ему в голову, ибо до сих пор ему не представлялось случая заняться самоанализом, да и времени на это не хватало. — Я не говорю, что наука объясняет решительно все, но она устанавливает факты, и этого мне вполне достаточно. Меня настолько интересуют всевозможные «как», что я без всякого сожаления отказываюсь от никчемных поисков ответа на всевозможные «почему». Впрочем, — быстро добавил он, понизив голос, — быть может, между этими двумя принципами объяснения разница всего лишь количественная? — Он улыбнулся, будто извиняясь. — Что касается проблем нравственности, — продолжал он, — то они меня и вовсе не занимают. Вас это шокирует? Видите ли, я люблю свою работу, люблю жизнь, я энергичен, активен, и мне кажется, что активность сама по себе уже является определенной линией поведения. Во всяком случае, у меня до сих пор ни разу не возникало колебаний относительно того, как мне следует поступить.

Госпожа де Фонтанен ничего не ответила. Она не ощутила враждебности к Антуану за его признание, что он не похож на нее. Но в глубине души еще раз возблагодарила небеса за то, что бог всегда пребывает в ее сердце. Это постоянное присутствие божие служило для нее источником безграничной и радостной веры, которую она буквально излучала вокруг себя; вечно угнетаемая обстоятельствами и неизмеримо более несчастная, чем большинство из тех, кто соприкасался с нею, она обладала природным даром вливать в людей мужество, душевное равновесие, счастье. Антуан почувствовал это сейчас на себе; никогда еще среди отцовского окружения не встречал он человека, который внушал бы ему такое целительное уважение и самый воздух вокруг которого был бы так животворен и чист. Ему захотелось еще больше приблизиться к ней, даже ценою искажения истины.

— Протестантизм всегда меня привлекал, — заявил он, хотя до знакомства с Фонтаненами вообще никогда не думал о протестантах. — Ваша реформация — это революция в области религии. Религия ваша строится на освободительных основах…

Она слушала его со все возрастающей симпатией. Он представлялся ей молодым, пылким, рыцарственным. Она любовалась его живым лицом и чуткой морщинкой на лбу, и когда он поднял голову, с детской радостью обнаружила в его облике еще одну особенность, которая так шла к его вдумчивому взгляду: верхние веки были у него очень узкие, и если он широко раскрывал глаза, веки почти исчезали под надбровными дугами; казалось, ресницы делаются вдвое пушистей и сливаются с бровями. «Человек с таким лбом, — подумалось ей, — не способен на низость…» И ее вдруг поразила мысль: Антуан олицетворяет собою мужчину, достойного любви. Она еще вся кипела злобой на мужа. «Связать свою жизнь с человеком такого склада…» Впервые в жизни она сравнивала кого-то с Жеромом; впервые в жизни ощутила она с такой определенностью чувство сожаления и подумала о том, что ей мог бы дать счастье другой мужчина. Это был всего лишь порыв; мимолетный и страстный, он пронизал все ее существо, но она почти тотчас же устыдилась и, во всяком случае, тут же подавила его; однако горечь, вызванная сознанием своего греха и, может быть, сожалением, долго не исчезала.

Появление Женни и Жака окончательно избавило ее от греховных мыслей. Едва их завидев, она приветливым жестом поманила их к себе, опасаясь, как бы они не решили, что явились некстати. Она с первого взгляда интуитивно почувствовала, что между ними произошло что-то неладное.