Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

Она не ошиблась.

Сфотографировав Николь и Жака, Даниэль предложил тут же проверить, получился ли снимок. Еще утром он обещал Женни и ее кузине, что научит их проявлять, и они уже приготовили все необходимое в конце коридора, в пустом стенном шкафу, который служил когда-то Даниэлю темной комнатой. Шкаф был такой узкий, что в него вряд ли смогли бы втиснуться трое. Даниэль подстроил так, чтобы первой вошла Николь: тогда он кинулся к Женни и, положив ей на плечо трясущуюся руку, шепнул на ухо:

— Побудь немного с Тибо.

Она посмотрела на него проницательным, осуждающим взглядом, но согласилась; настолько непререкаем был для нее авторитет брата, настолько властно умел он требовать — голосом, глазами, нетерпеливостью позы, — что она немедля подчинилась его желанию.

Во время этой короткой сцены Жак держался поодаль, возле горки в гостиной. Женни подошла к нему и, убедившись, что он как будто не заметил уловки Даниэля, спросила с гримаской:

— А вы тоже занимаетесь фотографией?

— Нет.

По едва приметной нотке смущения, проскользнувшей в ответе, она поняла, что задавать этот вопрос не следовало; она вспомнила, что его долгое время продержали взаперти, чуть ли не в тюрьме. По ассоциации идей и чтобы хоть что-то сказать, она продолжала:

— Вы ведь давно не виделись с Даниэлем, правда?

Он потупился.

— Да. Очень давно. С того дня… В общем, больше года.

По лицу Женни пробежала тень. Ее вторая попытка оказалась не намного удачнее первой; вышло так, что она нарочно напомнила Жаку историю с побегом в Марсель. Что ж, ну и пусть. Она все еще не могла простить ему этой драмы: в ее глазах он один был тогда во всем виноват. Она давно, еще не зная его, уже его ненавидела. Встретившись с ним сегодня перед чаем, она невольно вспомнила все то зло, которое он им причинил; он ей не понравился — безоговорочно и с первого взгляда. Начать с того, что она сочла его некрасивым, даже вульгарным — из-за крупной головы, грубых черт лица, из-за тяжелой челюсти и потрескавшихся губ, из-за ушей, из-за рыжих волос, которые колосьями топорщились надо лбом. Она не могла простить Даниэлю его привязанность к такому товарищу и, ревнуя, почти обрадовалась, когда увидела, что единственное существо, дерзнувшее оспаривать у нее любовь брата, оказалось столь непривлекательным.

Она взяла на колени собачонку и стала рассеянно гладить ее. Жак по-прежнему не подымал глаз и тоже думал о своем побеге, думал о том вечере, когда он впервые переступил порог этого дома.

— Как вы находите, он сильно переменился? — спросила она, чтобы прервать молчание.

— Нет, — сказал он, но, тут же спохватившись, поторопился добавить: — Все-таки переменился, конечно.

Она отметила эту добросовестность и оценила его стремление быть искренним, на какую-то секунду он стал ей менее неприятен. Уловил ли Жак, что он был на мгновение помилован? Он перестал думать о Даниэле. Теперь он смотрел на Женни и задавал себе самые разные вопросы о ней. Он не сумел бы выразить словами то, что приоткрылось ему в ее натуре; однако на этом выразительном и в то же время замкнутом лице, в глубине этих полных жизни, но не желающих выдавать своей тайны зрачков он угадал порывистость, нервность, трепетную восприимчивость. Ему подумалось вдруг, как хорошо было бы узнать эту девочку поближе, проникнуть в ее скрытное сердце, может быть, даже подружиться с ней. И полюбить ее? С минуту он мечтал и об этом — то была минута блаженства. Он забыл обо всех своих бедах, они канули в прошлое, теперь ему казалось, что он будет всегда только счастлив. Его глаза блуждали по комнате и порой ненадолго задерживались на Женни с любопытством и робостью; но он не замечал, как скована девушка, как она настороженна. Внезапно, по свойственной ему прихотливости мысли, вспомнилась вдруг Лизбет — пустячок, привычный, домашний, даже ничтожный. Жениться на Лизбет? Впервые пред ним предстала вся ребячливость этого намерения. Как же быть? В его жизни вдруг образовалась пустота, ужасающая пустота, которую нужно было заполнить любой ценой — и которую так чудесно заполнила бы Женни, но…

— …в коллеже?

Он вздрогнул. Она к нему обращалась.

— Простите?

— Вы учитесь в коллеже?

— Еще нет, — сказал он, смутившись. — Я сильно отстал. Со мной занимаются учителя, друзья моего брата. — И добавил, не думая ничего худого: — А вы?

Ее оскорбило, что он позволяет себе ее расспрашивать, но еще больше оскорбило дружелюбие его взгляда. Она сухо ответила:

— Нет, я не учусь ни в какой школе, а занимаюсь с учительницей.

У него вырвалась неудачная фраза:

— Да, для девочки это не имеет значения.

Она вскинулась:

— Мама так не думает. И Даниэль тоже.

Она смотрела на него с откровенной неприязнью. Он понял, что сморозил глупость, и, желая поправиться, самым любезным тоном сказал:

— Девочки и без того всегда знают, что им нужно…

Он окончательно запутался; мысли и слова уже не слушались его; у него было ощущение, что колония сделала из него болвана. Он покраснел, потом к голове прилила горячая волна и оглушила его; больше терять было нечего — оставалось идти напролом. Он попытался в отместку сочинить что-нибудь похлеще, но в голове было пусто, и тогда, теряя остатки здравого смысла, он выпалил вдруг с той интонацией простонародной насмешки, к которой так часто прибегал его отец:

— Главное — чтоб характер был хороший, но в школах этому не учат!

Она сдержалась, даже не позволила себе пожать плечами. Но тут с подвывом зевнула Блоха, и девочка дрожащим от ярости голосом воскликнула:

— Ах ты, дрянная! Невоспитанная! Да, невоспитанная, — повторила она с победной настойчивостью. Потом спустила собачонку на пол, вышла на балкон и облокотилась на перила.

Прошло минут пять, молчание становилось невыносимым. Жак будто прирос к стулу; он задыхался. Из столовой доносились голоса г-жи де Фонтанен и Антуана. Женни стояла к нему спиной; она напевала одно из своих фортепианных упражнений и вызывающе отбивала ногою такт. Непременно рассказать обо всем брату, пусть он прекратит всякое знакомство с этим нахалом! Она ненавидела его. Украдкой взглянула и увидела, что он сидит красный, с видом оскорбленного достоинства. Ее надменность удвоилась. Ей захотелось придумать что-нибудь очень обидное.

— Блоха, за мной! Я ухожу!

И она ушла с балкона, гордо проследовав мимо него в столовую, словно его вообще не существовало.

Боясь опять остаться в одиночестве, Жак уныло поплелся следом за ней.

Любезность г-жи де Фонтанен немного смягчила его обиду, но теперь ему стало грустно.