Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2

Рюмель счел нужным сделать вид, что все прекрасно расслышал. Он даже притворился крайне заинтересованным.

— Ну знаете ли… — сказал он, задумчиво поглаживая себя по щеке, — для нас, людей осведомленных, президент Вильсон… Нам здесь, во Франции, да и в Англии тоже, приходится делать вид, что мы почтительно прислушиваемся ко всем фантазиям этого американского профессора; но мы не заблуждаемся на его счет. Ограниченный ум, лишенный всякого ощущения относительности. И это государственный деятель!.. Он пребывает в нереальном мире, который целиком создан воображением мистика… Не дай бог дожить до того дня, когда этот пуританин, этот вульгарный моралист вздумает ковыряться в хрупкой машине наших старых европейских дел.

Антуану хотелось бы возразить. Но голос по-прежнему ему не повиновался. Вильсон, как казалось Антуану, был единственным среди великих мира сего, кто мог видеть дальше войны, единственным, кто мог представить себе будущее человеческого рода. Он в знак протеста энергично махнул рукой.

Рюмель самодовольно усмехнулся:

— Нет, вы это серьезно, мой милый? Но не верите же вы на самом деле всем этим бредням президента Вильсона? Их могут принимать всерьез только по ту сторону Атлантического океана, в их ребяческой, полудикарской стране. Но здесь, в нашей старой и мудрой Европе… Подите вы! Пересадить на нашу почву эти утопии — значит, подготовить хорошенький кавардак. Ничто не может принести больше зла, чем иные громкие слова, которые принято писать с большой буквы: «Право», «Справедливость», «Свобода» и так далее… А ведь во Франции, знавшей Наполеона Третьего, пора бы уже понять, к каким бедствиям приводит «великодушная» политика.

Он положил на скатерть мясистую, покрытую веснушками руку и доверительно нагнулся к Антуану:

— Впрочем, люди осведомленные утверждают, будто президент Вильсон вовсе уж не так прост, каким хочет казаться, и что он сам не слишком верит в свои «Послания»… Этот бард «мира без победы», по всей видимости, питает вполне земной замысел — воспользоваться создавшимся положением, чтобы взять Старый Свет под опеку Америки и тем помешать союзникам занять, по праву победителей, господствующее положение в международных делах. Это, заметим в скобках, свидетельствует о большой его наивности! Ибо нужно действительно быть крайне простодушным, чтобы предполагать, будто Франция и Англия станут тратить свои силы в многолетней изнурительной борьбе, не имея в виду извлечь из нее серьезные материальные выгоды!

«Но, — возражал про себя Антуан, — разве установление настоящего мира, прочного мира, не было бы для европейских народов самой материальной из всех выгод войны?» Но он промолчал. Ему становилось все хуже — от жары, от шума, запаха пищи, к которому примешивался запах табака. Его подавленное состояние обострилось до крайности. «Зачем я здесь? — думал он, злясь на самого себя. — Хорошенькая предстоит мне ночь!»

Рюмель ничего не замечал. Казалось, ему доставляло какое-то особенное удовольствие поносить Вильсона. В кулуарах на Кэ-д’Орсе в течение последних месяцев Вильсон был оселком, на котором господа дипломаты оттачивали свое свирепое остроумие. Рюмель кончал каждую фразу гортанным, мстительным смешком и так вертелся на стуле, будто сидел на раскаленных углях.

— К счастью, президент Пуанкаре и господин Клемансо, как настоящие, реальные политики и настоящие латиняне, каковыми они являются, раскусили не только тщету этих химер, но также и скрытую манию величия, владеющую президентом Вильсоном… Манию, которой можно воспользоваться… и не без выгоды! В настоящий момент важно выкачать из Америки как можно больше горючего, оружия, аэропланов и солдат. А ради этого можно и не противоречить всесильному поставщику. Наоборот, в случае надобности даже потакать его слабостям. Ну, как потакают буйно помешанным! И, поверьте, плоды этой тактики уже вполне ощутимы! — Он нагнулся к Антуану и шепнул ему прямо в ухо: — Знаете ли вы, что именно благодаря двум миллионам тонн горючего, которые он отпустил нам в течение нескольких недель, и благодаря тремстам тысячам солдат, которых он посылает нам ежемесячно, мы сумели продержаться в нынешнем году после разгрома англичан в Пикардии. Значит, надо продолжать в том же духе. Потакать маниям и химерам Лоэнгрина в пенсне {143} 143 Стр. 703. …Лоэнгрина в пенсне… — По германским средневековым эпическим песням, Лоэнгрин — рыцарь, бескорыстно преданный высокому идеалу. Этот персонаж стал героем одноименной оперы Вагнера. … Вот когда на нашей французской земле соберется на смену французам достаточно солидная американская армия, тогда мы сможем передохнуть и полюбуемся со стороны, как американцы будут таскать для нас каштаны из огня!

Антуан задумчиво глядел, как расправляется Рюмель с бифштексом, — он заказал себе недожаренный, с кровью. Антуан поднял руку, будто хотел попросить слова.

— Значит, вы полагаете… война — еще на многие годы?

Рюмель отбросил салфетку, слегка откинулся на спинку стула.

— На многие годы? Нет, по правде сказать, я так не думаю. Больше того: я даже думаю, что возможны всякие счастливые неожиданности. — Он помолчал, разглядывая свои ногти. — Послушайте, Тибо, — начал он, снова понижая голос, чтобы его не услышали за соседними столиками. — Вот что я вспомнил. Было это в феврале пятнадцатого, года. Как-то вечером господин Дешанель {144} 144 Дешанель Поль (1855–1922) — французский политический деятель в 1912–1920 гг. был председателем палаты депутатов. заявил мне: «Сроки и ход этой войны неисповедимы. Я лично считаю, что у нас — началась полоса войн, как при Революции и Империи. Возможны передышки; но окончательный мир еще далеко!..» Но тогда я счел, что сказал он так просто ради красного словца. А сейчас… Сейчас я склонен считать это своего рода пророчеством. — Он замолчал, поиграл солонкой и добавил: — Настолько даже, что, если завтра, после какой-нибудь блестящей победы союзников, Центральные державы согласятся сложить оружие, я повторю вместе с Дешанелем: «Наступила передышка, но окончательный мир еще далеко».

Он вздохнул и все тем же назидательным тоном, который злил Антуана, разразился пышной тирадой о различных фазах войны, начиная с момента вторжения в Бельгию. Отцеженные, сведенные к четким схемам события следовали одно за другим с впечатляющей логичностью. Казалось, речь идет о разборе шахматной партии. Война, которую Антуан прошел сам, день за днем, отступила в прошлое и предстала перед ним в своем историческом аспекте. В красноречивых устах дипломата Марна, Сомма, Верден — все эти слова, которые раньше вызывали в Антуане свои, живые, личные трагические воспоминания, — вдруг лишались реальности, становились параграфами какого-то специального отчета, названиями глав какого-то учебного пособия, предназначенного для будущих поколений.