Александр Доронин - Кузьма Алексеев

— Сильно бьют?.. — наклонился монах к его лицу.

Алексеев уклончиво ответил:

— Рабов где только не бьют. Судьба такая…

— Правду говоришь, такова наша судьба! — оживился монах. — Крепостные от боярских плетей страдают. И монастыри тоже держат палачей. Думаю, всегда перед ними будем на коленях ползать. Вот им! — и монах показал кукиш. — Мы не одиноки, нас много. Скажем, кто тебе помогает? Верные друзья, сотоварищи! И я не одинок. Только в том беда, как дойдет до дела, так многие трусливыми мышонками отступают, бегут. У кого кишка тонкая, тот и предаст тебя. С тобою случалось такое? Кто предавал тебя когда-нибудь?

— Мой народ никогда не предаст. Если только управляющий наш, — Кузьма с досадой махнул рукой. Слова монаха понравились Кузьме, даже про боль телесную и голод позабыл.

Но монах, казалось, уже забыл о Кузьме, его грызли собственные сомнения, и он торопился излить их наружу.

— Люди — волки! Не заметишь, как сгрызут. И четвероногие тоже вышли из дикого леса, со дворов овечек таскают. Вчера, я слышал, на Лысково большая стая напала, у купца Строганова полстада перерезала. И ты, язычник, бойся. В монастыре, и-и, коренные зубы выбьют!

— Оставь меня, — попытался остановить Кузьма злобный поток слов, — я до смерти устал. Ты бы лучше чего утешительного рассказал…

Кузьма не знал, что через отверстие в двери за ними наблюдал Донат. И когда услышал посланца своего пустую болтовню, не выдержал и крикнул:

— Эй, болван, чего язык твой мелет? Айда выходи!

Монах обрадованно вскочил с лавки, словно этого и ожидал. Не прощаясь, выскочил из кельи. Дверь угрожающе заскрипела, и Кузьма остался один. Потом его снова в «чудесный» шкаф поместили, обливали холодной водой, спрашивали о помощниках. Кузьма молчал, словно умер.

По весне на территории монастыря началась стройка. Заложили новую церковь. Князь Грузинский, который во имя спасения собственной души выделил на строительство немало денег, вздумал взглянуть на него своими глазами. В келии Корнилия не застал и пешком, меся сапогами грязь, двинулся в сторону, указанную монахами. Вскоре увидел, как с полсотни мастеровых муравьями копошатся, таскают кирпичи, кладут стены, рубят срубы, месят глину. Князь знал, что руководит строительством артельщик Максим Аспин, который в губернии поставил множество церквей.

— По левой стороне иди, Егор Александрович, там сухо! — откуда-то сверху послышался ребяческий голос игумена.

Грузинский, скользя по раскисшей земле и спотыкаясь о кирпичи и бревна, проклял себя за то, что явился сюда. В Макарьево лучше являться, когда подсохнет, дорог тут отродясь не было. Игумен спустился с лесов, поддерживаемый молодым послушником. Подошел князь, весь в грязи, сердитый. Да и у Корнилия руки в глине.

— Как тебе, князь, нравится? — вытирая их о рясу, спросил он у Грузинского и указал пальцем на недостроенные стены церкви и колокольни.

— Что тут понравится, пока одна грязь да сутолока, — раздраженно сказал Грузинский.

Мимо них вереницей двигались носильщики кирпичей, то и дело покрикивая:

— Посторонись! Мешаешь!

За этим с любопытством наблюдал артельщик. Низенького роста, со взлохмаченной головой невзрачный человек. А вот глаза его за людьми пристально следили, словно веретена, острые, подвижные. Заприметив что-то неладное в цепи рабочих, поднявшихся с грузом кирпича на леса, неожиданно крикнул высоким голосом:

— Эге-гей, держите!..

Один из носильщиков со своей корзиной споткнулся, перегнулся через перила и упал вниз. Хорошо, что вовремя успел сбросить поклажу с плеч.

Корнилий накинулся на потерпевшего:

— У, нечистая сила, ослеп совсем, что ли? Где глаза твои были?

Парень, с трудом поднимаясь с земли, повернулся в сторону игумена, прошипел:

— Вставай вместо меня, узнаешь!

Корнилий посохом изо всей силы ударил носильщика и накинулся на подошедшего артельщика:

— Где ты нашел такого бунтаря? Чтоб духу его здесь не было!

— Игумен, и так рук не хватает, никто на тебя даром не хочет работать. Вчера двое сбежали. — Аспин тоже едва сдерживал гнев. — К тому же несправедлив ты к бедняге. Это крепления лесов не выдержали, вот носильщик и упал.

Перед Корнилием поставили побледневшего, испуганного плотника.

— Леса ты ставил, да? — игумен с головы до ног оглядел его, словно изъян выискивал.

— Я, игумен.

— Пошто не следил, как их крепили?

— За всеми разве уследишь? — тот в испуге попятился.

— Эй, полицейский! — крикнул игумен. — Под замок его, пусть посидит в темной с крысами, поумнеет.

Плотник умоляюще поглядел на артельщика — тот от него смущенно отвернулся.

— Ладно, Егор Александрович, потешились с дураками. Пойдем-ка в мои хоромы греться. — И, подняв повыше полы рясы, игумен пошагал со стройки, не оглядываясь на князя.

В келии их ждал обильно накрытый стол. Был даже жбанчик с виноградным красным вином. Корнилий принялся жаловаться на владыку Вениамина: с монастыря требует великие подати, говорит: «Христос велел делиться!»

— Денежками ему плати, хлебушком и людской силушкой… Целую зиму наши монахи храм подымали в нижегородском кремле.

— И у меня с губернским начальством нелады, — раскрыл свою душу и князь. — Руновский прислал мне письмецо, где стращает судом великим. Беглых, дескать, много собрал… Что я, виноват что ли, раз бегут от хозяев? Лысково — мешок денежный, село надежное. Рабочих рук не хватает. Не стану их привечать — разбойничать пойдут по дорогам…

— И то верно, князюшка! Господь тебе поможет, и все встанет на свое место, — поддержал собеседника Корнилий.

— Мною привезенный язычник у тебя живет? — наливая в чай вино, спросил Грузинский.

— Куда он денется! — встрепенулся игумен. — Кузьму Алексеева в храм божий водим, пред иконами на колени ставим, чтоб прощения у Господа просил.

— Покорился аль нет? — раскрыл рот князь. Он этого человека лично дважды в острог отправлял, видел, что железный стержень внутри у него, не согнешь.

— Увы, упорствует! Да куда он денется? Крещеная ведь душа, этот Алексеев, только крест-то у него в груди поперек стоит! Ничего, мы поправим!

Домой Грузинский уехал поздним вечером. Корнилий прикорнул на кровати, думая о том, как обманывал, бывало, свою братию. Монахи усердно копили деньги, добывали разными путями: нищенствовали, неустанно работали, перевозили людей на паромах через Волгу, пошлину за базарные места брали и прочее. Монахи, понятно, думали: всё в казну монастырскую идет. Их игумен — чистейшая душа. А он, Корнилий, много тех денег в Нижнем на золото обменял…

«Господи, прости мя», — вздохнул тяжко игумен. Бог ему все простит, он уверен.

И увидел он сон. Шагает как будто с Кузьмой Алексеевым по берегу Волги, а навстречу монах и говорит им: «Расставайтесь, покуда грехи ваши не приметил Господь». И тогда Корнилий стал оправдываться: «Немножко я помучаю Кузьму, а потом пусть Вениамин возьмет его для допроса». Сказал это и оглянулся на Алексеева, а вместо того — крутой бережок да бьющие в глаза синие волны…