Александр Лавров - Варяги и Русь

— Говори, мой сын, что надо тебе от меня? — сказал Божерок, когда они вошли в избу.

— Тебе, конечно, известно, что на Купалу необходимо жертвоприношение, но достойна ли будет она, о том судить не мне, я пришел к тебе, избранник богов, чтобы рассказать мой сон…

— Молви, желанный гость, что приснилось тебе. Быть может, боги пророчат чрез тебя…

— Не знаю. Я видел себя стоявшим в капище, во время принесения жертв богу, который, взглянув на быка, вдруг зашатался в своем основании и, как гром, пророкотал: «Доколь я буду щадить вас и награждать за ничтожные приношения… Мне подобает не кровь животного, идущего на упитание ваших утроб, а кровь целомудренной девы, и если вы не воздадите мне должного, то трепещите, люди, и ждите погибели!»

При этом Вышата лукаво посмотрел на жреца, который серьезно слушал его… Жрец был рад ухватиться за малейший случай, чтобы уверить Владимира, что боги требуют человеческих жертв во искупление того, что они поруганы его невниманием в тот день, когда он, возвращаясь с охоты, не преклонился перед божичем. Кроме того, с помощью таких жертвоприношений жрецы удерживали народ в постоянном страхе.

— Да, сын мой, я знаю, что боги требуют человеческой жертвы за оскорбление князем их святой чести… В последнее время великий князь Владимир перестал даже присутствовать на священнодействиях, окружил себя христианами и слушает их нечестивые наветы… Надо напомнить ему, что боги не потерпят его греховности, и внушить неупустительно следовать вере и обычаям предков… Жертва эта необходима богам, да не знаю, на кого падет сей жребий.

— В твоей воле избрать жертву… Много есть красавиц в Киеве, а красивейшая из них — дочь христианина Симеона, что живет на Почайне, смущающего народ своим бесстыдным учением. Вчера я видел, что рыбак Стемид, Избой, лесник Ероха и даже Руслав якшаются с ним и его дочерью Зоей, опутывающей своей красотой невинных, да, окромя того, там же я видел и двух дочерей Ерохи и Феодора… Следовало бы разорить это осиное гнездо.

— Добро, — сказал Божерок, — настанет день, и жертва будет принесена для умилостивления богов и поучения нечестивых христиан, чтоб неповадно было им смущать народ: начнем с нее, а затем истребим всех.

И жрец сделал жест рукой, в знак того, что разговор их закончен.

Вышата благоговейно поклонился и ушел.

Проходя мимо княжеского сторожевого дома, он заметил стоявших на крылечке Извоя и Руслава.

— Здорово, други, — сказал он, подходя к ним.

— Здравствуй, ключник Вышата! — проговорил сквозь зубы Извой.

— Ты что же такой угрюмый? — спросил Вышата, недовольный тоном Извоя.

— Чего же мне тешиться, увидев тебя… Ты не красная девушка, и я для тебя не жених.

— Вам, молодым, все девки на уме, вам только и говорится о красных… Вон и Руслав невесел, тоже, чай, мыслит о них, а небось забыл, что уж пора становиться к дверям опочивальни княжеской.

— А разве ты знаешь, что сегодня мой черед?

— Эво на! Чтоб ключник княжеский не знал, кто и когда должен стоять на страже… Не мое ли дело знать, надежные ли люди охраняют великого князя и его добро от злых людей!

— А вот и не знаешь, — возразил Извой. — Не он будет стоять, а Велмуд.

— Велмуд будет стоять у княжеского терема.

— И тоже не угадал: там будет стоять Веремид.

Вышата хотел было выругаться из-за того, что составленные им планы на эту ночь рушились, но, догадавшись, что, Извой поедет на Угорьский берег, он повеселел.

— Значит, переменились очередью!.. — сказал он. — Ну, а ты, соколик, где будешь стоять на страже?

— У Светланы, дочери Ерохи, чтобы уберечь ее от тебя: у тебя и так уж полон терем.

— Эх вы, смиренники… Знаю я вас… Ну, да что ж, быль молодцу не укор, чего ж тут таиться… Ну, а что князь?.. Поди, все печалуется?.. Кажись, только бы веселиться… Нет, видно, уж если я не угожу ему, то никто не угодит…

— Еще бы ты не угодил! — сказал Руслав, поняв намек. — Ты, как есть, почтенный трудник, жаль только, что до сей поры ходишь цел.

— Ну, ты, молокосос! — обиделся Вышата. — Не тебе говорить такие речи!.. Смотри, узнаешь, как говорить с ключником Вышатой.

С этими словами он ушел.

Друзья переглянулись.

— Смотри за Зоей, — сказал Извой, — коли хочешь, чтобы она была твоей невестой.

После тихого и ясного дня наступил пасмурный, но теплый вечер. Уже было темно, когда два витязя отправились: один к Почайновскому берегу, а другой к Угорьскому, в лес, где стояла избенка Ерохи.

Приехав на Почайновский берег и отпустив лошадь на муравку, Руслав пошел к липе, склонявшейся к Днепру, тихо катившему свои воды. Было так тихо и тепло, как бывает в безросные ночи, предвещающие дождь. За Днепром, вдали, слышались чьи-то голоса, а на Днепре, время от времени, перекликались рыболовы.

Вдруг позади Руслава из чащи леса послышался шорох, от которого он вздрогнул, но никого не было видно… Затем раздался треск сучка, сломанного под чьею-то ногою…

Наконец вдали показалась чья-то фигура, которую едва можно было отличить от деревьев; когда она приблизилась к нему на расстояние нескольких шагов, он узнал Зою.

— Это ты, моя желанная!..

— Тсс!.. — сказала она, — я слышала чьи-то шаги: то не звери, а люди нас сторожат…

— О, успокойся, моя желанная, — сказал Руслав. — Мой меч при мне, и первый, кто осмелится приблизиться к нам, будет наказан.

Он вынул меч из ножен, лезвие сверкнуло в лунном свете; он догадывался, что если это был и не сам Вышата, то, наверное, его слуги.

— Сегодня нам нельзя долго оставаться на берегу… Я чую что-то недоброе, — сказала Зоя.

— Не мучь себя напрасно: никого нет, — возразил он, — лучше расскажи мне о том… как его… о ком ты обещала рассказать… о вашем Чернобоге…

— Не о Чернобоге, — тихо перебила Зоя, — а об Искупителе и Творце неба и земли… Но скажи мне прежде, достаточно ли ты любишь меня, чтоб выслушать меня и моего отца? Я вижу, что ты, как и все язычники, с недоверием относишься к Тому, о Ком я хочу говорить, и, быть может, только из любопытства хочешь узнать, Кто был Искупитель, чтоб потом смеяться над такими же христианами, как я.

— О, Зоя! — воскликнул Руслав, — я так люблю тебя, что если бы я знал, чем отличается ваша вера от нашей, то сейчас бы на все решился, что бы ты ни сказала.

— Хорошо, Руслав, я вижу, что душа твоя жаждет не одной моей любви, да видишь ли, я не настолько учена, чтобы поведать тебе обо всем, что касается нашего закона… Я могу тебя наставить только на путь добра, а об остальном ты лучше побеседуй с отцом моим… Я уже говорила ему о тебе; Извой тоже говорил, и он теперь ждет нас…

— В таком случае, веди меня к нему скорее, и если он захочет, чтоб я сегодня же стал христианином, я стану им…