Дмитрий Петров - Юг в огне

Все повеселели: дело клонилось как будто к благополучному разрешению.

В полдень Подтелков в сопровождении большом толпы конных казаков, из которых большинство были старики, вернулся. Он ехал рядом со своим сослуживцем по гвардейской батарее в германскую войну подъесаулом Спиридоновым. О чем-то мирно разговаривая, они посмеивались. И, видя это, члены экспедиции облегченно вздыхали:

— Ну, слава богу! Кажется, все по-хорошему обошлось.

Хутор все больше заполнялся прибывающими казаками. Среди них было много знакомых, сослуживцев и даже родственников казаков из экспедиции. То и дело слышались веселые восклицания:

— О, полчанин, так твою налево! Никак, ты?

— Здорово, сват!

— Христос воскресе, брат!

— Воистину воскрес!

Был пасхальный день, и прибывшие казаки, обнимаясь и целуясь с казаками из экспедиции, одаривали их крашеными яйцами. Кое-где хлопали ладонями по днищам бутылок, угощались водкой.

Подтелков стоял у тачанки, на которой лежал Кривошлыков, и рассказывал обступившим его Лагутину, Мрыхину, Прохору, Востропятову и другим казакам из экспедиции о результатах переговоров.

— Велят сдать оружие, — мрачно говорил он. — А то, мол, вы пугаете население. А опосля, как выйдем мы из пределов Донской области, обещают отдать нам оружие и мирно отпустить нас…

— Брешут! — с негодованием выкрикнул Лагутин. — Побьют, сволочи!.. Заманивают…

— А какой им резон нас обманывать? — возразил Мрыхин. — Ежели б они хотели нас побить, так давно б уже побили.

— Ну, Подтелков, — крикнул высокий статный подъесаул Спиридонов, наблюдавший издали за разговором Подтелкова с его товарищами, — хватит вам совещаться.

Он влез на телегу и крикнул:

— Эй, казаки, которые из отряда Подтелкова! Становитесь вот сюда к забору… Быстренько, а то время не ждет… Сдавайте ваше оружие!.. Складывайте вот на ту телегу.

— Как так — складывать? — раздались протестующие голоса. — Зачем?

— Даю вам слово офицера, — закричал Спиридонов. — Никто вам вреда не сделает. Оружие мы соберем на время, а потом возвратим. А то население вас боится…

Подтелков шепнул Прохору:

— Влипли мы, Ермаков. Гибель всем нам. Чую, врет Спиридонов… Беги сейчас же к Щаденко или еще к кому-либо из советских командиров. Пусть выручают… Проберись, Проша, выручи…

— Нет, — мотнул головой Прохор. — Не могу в беде оставить товарищей.

— Глупец, — горестно усмехнулся Подтелков. — Так же хуже ты нас в беду ставишь… Может, выручил бы.

— Беги, Прохор! — подтолкнул Прохора и Лагутин. — Беги вот сюда, через плетень… А потом огородами да садами…

У Прохора мелькнула мысль, что и в самом деле он больше принесет пользы своим товарищам, если сумеет быстро пробраться к Щаденко и привести его сюда с отрядом.

— Ладно, — прошептал он. — Побегу. Может, удастся пробраться.

— Помоги бог! — прошептал Подтелков.

Прохор отошел от Подтелкова и Лагутина к плетню, оглянулся. На него никто не обращал внимания. Ухватившись за колья, он перепрыгнул через плетень.

— Куда? — дико заорал чей-то голос. — Вернись!

Обежав дом, Прохор бросился, на гумно.

— Стой, паскуда! — снова заорал сзади него хриплый голос. — Стрелять буду!

Прохор оглянулся. На ходу гремя затворами винтовок, за ним бежали два бородатых казака. С разбегу перепрыгнув еще один плетень, Прохор бросился через гумно к небольшой речушке. Грохнул выстрел. Прохор почувствовал легкий ожог в плечо.

«Никак, ранили! — ужаснулся он. — Все теперь пропало. Не спасу своих». С досады он чуть не заплакал. Но он нашел в себе силы добежать до реки. Она была неширокая и мелкая. Стоило перебрести ее, и там сейчас же начинались густые заросли застарелого камыша. В них можно укрыться хоть целому батальону.

Он шагнул в воду, намереваясь броситься в брод, но, почувствовав вдруг головокружение, откинулся на спину; наган, выпав из его руки, булькнул в воду…

Сколько Прохор был без сознания, он не знал, — может быть, секунду, а может быть — и час. Когда пришел в себя, то почувствовал сладкий запах донника. Прохор удивился этому запаху и шевельнулся. Под ним зашуршала солома. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Стоял мрак. Хотел поднять руку, но не мог, снова зашуршала солома. И тогда он понял, что был ею завален. Кто завалил? Кто спас от тех разъяренных казаков, которые ранили его, гнались за ним?

Размышляя об этом, столь чудесном своем спасении, Прохор вдруг услышал чей-то шепот. Он прислушался.

— Всех их погнали на хутор Пономарев, — шептал кто-то.

— А у нас в хуторе кто-нибудь остался? — спросил второй голос.

— Никого не осталось… Все до единого поушли… В буераке одного зарубили. Пулеметчик навроде был ихний. Говорят, хотел убечь.

— Пойди, Гаврик, до ворот, — уже громко послышался женский голос.

Голос этот Прохор узнал. То была Зина.

— Постой, Гаврик, у ворот, — сказала она, — погляди там. А я с казаком поговорю… Чуть чего — беги, скажи мне…

— Ладно, — ответил мальчик и побежал.

— Казак! — услышал голос Зины Прохор. — Вы слышите?

— Слышу!

Он хотел отшвырнуть солому и выглянуть из своего убежища, но девушка запретила.

— Подождите. Я пойду узнаю, ушли ли беляки из нашего хутора. Тогда сама откину солому, а пока лежите… Вам очень больно?

— Немного побаливает.

— Я вам рану перевяжу. Лежите только смирно, не ворочайтесь.

Девушка вернулась минут через двадцать с горячей водой и чистыми тряпками.

— Ни одного беляка не осталось в хуторе, — сказала она, сбросив с него солому. — Все ушли и ваших всех угнали. В хутор Пономарев ушли… Председателя Совета нашего заарестовали, тоже увели… Давайте я обмою рану и перевяжу…

Прохор с трудом приподнялся. Зина сняла с него гимнастерку и нижнюю рубашку, ловко обмыла и перевязала рану на спине, предварительно смазав ее йодом. Прохор удивился тому проворству и умению, с которым все это она делала.

— Вы, Зина, как милосердная сестра, — сказал он. — Умеете раны перевязывать.

— Я видела, как это все делают, — сказала она спокойно. — И сама помогала раны перевязывать. У нас долго жил на квартире фельдшер… Сейчас я принесу вам дерюгу и одеяльце, постелю, а вы лежите и без меня не подавайте признаков жизни… Ваши рубашки я постираю, а то они в крови…

Прохор растроганно смотрел на девушку. Теперь, при дневном свете, он ее рассмотрел очень хорошо. Она была высока и стройна. Черные вьющиеся волосы ее, спадающие из-под белого платка на лоб завитушками, оттеняли розовое, не успевшее еще загореть лицо. Ей было не более двадцати лет. Большие, темные, отливающие синевой глаза, под тонкими красивыми бровями, придавали ее лицу особую прелесть. Просторная голубенькая кофточка свободно облегала ее молодую грудь.