Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого

Октавий безучастно посмотрел на корону, лежащую у его ног, так что ему и оставалось разве что только придавить ее сапогом, снова поднял глаза на Ирода и коротким жестом руки предложил ему говорить.

– Я пришел к тебе, Цезарь, – начал Ирод, – не с оправданиями и уж тем более не с поздравлениями с победой, одержанной тобой над Антонием. Я прибыл сюда с единственной целью: развеять ложные слухи о том, будто я перешел на твою сторону.

В лице Октавия не дрогнул ни один мускул, как не дрогнул он и в лице Агриппы; лишь Юлий Марат на короткое время оторвался от своих записей и удивленно посмотрел на Ирода, как если бы ожидал, что тот своей следующей фразой сообщит триумвиру не о том, что к нему пришел его друг, в чем пытались убедить Октавия все остальные восточные правители, поплатившись при этом за свою ложь головой, а враг, вознамерившийся объявить ему войну.

– Я всегда считал себя другом Антония, – продолжал Ирод, – и останусь таковым до самой своей смерти. Можешь не сомневаться, что если бы я не втравился в войну с арабами, которую спровоцировала Клеопатра и на чем настоял мой друг, с началом войны между тобой и Антонием я бы оказался на его, а не на твой стороне. Говорю тебе об этом со всей искренностью, потому что считаю: тот, кто открыто объявляет себя чьим бы то ни было другом, должен всеми силами души и тела быть на его стороне.

В глазах Октавия проявился интерес и появился прежний мальчишеский блеск. Переглянувшись с Агриппой, он снова обратился в слух, всем своим видом показывая, что слушает Ирода с большим вниманием.

От волнения у Ирода пересохло во рту. Он взял со стола серебряный кувшин с водой, налил себе в такую же серебряную чашу, отпил глоток и лишь после этого продолжил свой рассказ:

– Мне нечего стыдиться памяти о моем друге. И хотя я оказал ему меньше услуг, чем он того заслуживал, я не предал его и не перешел на сторону того, кто оказался более удачливым. Единственное, в чем я могу себя упрекнуть, так это в том, что был недостаточно последователен в разоблачении коварства Клеопатры. Лучшим выходом для Антония была бы казнь Клеопатры, что я и намеревался сделать, когда она прибыла в Иудею. Я бы так именно и поступил, если бы меня не удержали от этого, во-первых, мои товарищи, и, во-вторых, соображения того, что убийство этой женщины стало бы изменой Антонию, поскольку он слишком любил ее. В переписке с моим другом я пытался в меру моих сил убедить Антония в том, что Клеопатра оказывает на него самое дурное влияние. Если бы он избавился от нее, у него была бы возможность захватить верховную власть на Востоке, а с сильным противником ты не стал бы воевать. Скорее случилось бы обратное: устранение Клеопатры стало бы средством к вашему обоюдному примирению.

Ирод отпил еще глоток воды.

– Не хочу, чтобы ты, Цезарь, понял меня таким образом, будто я, превыше всего ставя дружбу к моему благодетелю, не помню благодеяний, оказанных мне другими людьми. Сенат Рима провозгласил меня царем Иудеи по вашему обоюдному настоянию. Если ты, гневаясь на Антония, поставишь мне в вину мое к нему расположение, то я не только не отрекусь от него, но и еще раз открыто подтвержу, что я был и до конца дней моих останусь верным своей дружбе и памяти о нем. Если же ты, оставя в стороне Антония, посмотришь, каков я на деле к своим благодетелям и каков я в дружбе, то у тебя сложится единственно верное представление обо мне и мотивах, какими я руководствуюсь в своей жизни. Могут измениться обстоятельства, которые зависят не от нас, а от воли Предвечного, во всесилие Которого я верую, но даже воля Предвечного не способна поколебать моих правил и принципов. – Ирод сделал паузу, в третий раз отпил из серебряной чаши и закончил словами: – Я сказал все, что имел сказать тебе, Цезарь. Если душа Антония видит теперь с небес, что я до конца сохранил верность нашей с ним дружбе несмотря на переменившиеся обстоятельства, то он не осудит меня, а то, как ты решишь поступить со мной, зависит уже от одного только тебя.

Октавий, внимательно выслушав покаянную речь Ирода, сказал:

– Ты рано хоронишь своего друга: по имеющимся у меня сведениям он все еще жив.

Новость эта ошеломила Ирода. Почему он не подумал о такой возможности раньше? Ведь если Антоний жив, он нашел бы способ разыскать его и доставить в Иудею, а уж там-то они вместе придумали бы, как примириться с Октавием. Оплошность, допущенную при известии о поражении Антония в войне с Октавием, Ирод не мог себе простить. К счастью, Октавий не заметил перемены, произошедшей в Ироде: как раз в это время он наклонился, поднял с пола корону и надел ее на голову Ирода.

– Тебе ничто не угрожает, – сказал он. – Правь своим царством с большей уверенностью, чем делал это прежде. Твоя верность в дружбе к тому, кого я сам считал своим другом, делает тебе честь и доказывает твою независимость от переменчивости обстоятельств. Я желал бы видеть в тебе такого же верного друга, каким ты был и остаешься в отношении Антония. – С этими словами Октавий пожал руку Ирода и пригласил его в соседнюю залу, где был накрыт стол с холодными блюдами. Приглашая Ирода занять ложе напротив, а Агриппе указав на место рядом с собой, Октавий жестом приказал рабам подать горячее, а сам, выбрав из всего разнообразия закусок мелкую отварную рыбу [260], продолжил:

– Антоний хорошо сделал, что больше слушался Клеопатры. Благодаря его безумию мы приобрели тебя. Я не замедлю официальным эдиктом утвердить тебя в царском звании, дабы ты не имел причины горевать об Антонии. – Приступив к трапезе, Октавий резко сменил тему разговора, тем самым давая понять Ироду, что не намерен больше возвращаться к Антонию и Клеопатре. – Мне написал наместник Сирии Квинт Дидий. Следовало бы показать его письмо тебе, чтобы ты сам удостоверился в его восторженном мнении о тебе за то, что ты поддержал его в войне с гладиаторами.

Октавий сдержал свое слово: он не только восстановил Ирода в царском звании, но и подарил ему огромную Трахонитскую область [261]с примыкающей к ней Авранитидой [262].

Расстались они если и не друзьями, то людьми, достаточно близко познакомившимися друг с другом и проникшимися взаимной симпатией. После этого они разъехались: Ирод вернулся в Иерусалим, а Октавий отправился в Аниохию, чтобы разобраться с еще не явившимися к нему ближневосточными царями, выступившими на стороне Антония, а оттуда в Египет, где намеревался закончить еще не оконченную войну с Антонием и Клеопатрой.

Между тем положение Антония, бежавшего после поражения в морском сражении при Акции в Ливию [263], стало критическим. Что искал он в этой далекой африканской стране? Надеялся на поддержку третьего товарища по триумвирату Лепида, который должен был бы помнить, что не кто другой, а именно Антоний способствовал его провозглашению великим понтификом, а позже включению его в триумвират? Но тот же Антоний не без помощи Октавия способствовал тому, что триумвират этот развалился, и шестидесятилетний Лепид доживал свой век в Риме, отойдя от всех дел и рассказывая своим внукам о славных былых временах, когда именно он, будучи претором, добился предоставления самому Гаю Юлию Цезарю диктаторских полномочий, за что был назначен магистром его конницы. Конечно, было бы наивным думать, что отправься Антоний не в Ливию, а к своему другу Ироду в Иудею, тут нашел бы способ и пути к примирению врагов и в некотором роде родственников, несмотря на то, что Антоний бросил сестру Октавия, объявив себя мужем Клеопатры. Но и этого Антоний не мог сделать, поскольку на руках у него была египетская царица, которую он продолжал любить со всем пылом своего сердца, а у Ирода с Клеопатрой сложились давние натянутые, чтобы не сказать враждебные, отношения.