Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого

Ирод, проводя долгие часы рядом с Октавием и обсуждая с ним различные вопросы будь то частного или государственного порядка, с удовольствием отмечал присущий ему демократизм, проявляющийся даже в его словах. Так, вышучивая склонность Мецената к выспренним словам, он называл речи друга «напомаженными завитушками»; если кто-то не собирался выплатить свой долг, говорил: «заплатит в греческие календы» [342]; вместо «дурак» говорил «дубина», вместо «сумасшедший» – «рехнувшийся»; если чувствовал недомогание, то говорил не «мне не по себе», а «меня мутит», вместо «чувствовать слабость» – «глядеть свеклой», а когда кто-то из его приближенных принимал поспешные решения, требовавшие предварительного обдумывания и обсуждения, говорил: «скорей, чем спаржа варится». Единственное, чего Ирод не понимал и не принимал в Октавии, было то, что все свои выступления, даже предполагавшиеся беседы со своей женой Ливией, он предварительно записывал и заучивал наизусть, чтобы ненароком не сказать лишнего или не договорить того, что собирался сказать. Ирод, получивший греческое образование, в котором видное место отводится риторике, никогда этого не делал, что, впрочем, не мешало ему экспромтом выступать с длинными речами.

Когда пребывание Ирода в Риме приближалось к концу, в столице случилась беда: вышедший из берегов Тибр залил подвалы жилых строений и склады, погубив значительные запасы хлеба. Жители полуторамиллионого города оказались перед угрозой голода. Цены на зерно у частных торговцев мгновенно выросли в пять и более раз. Всегдашнее требование народа «хлеба и зрелищ» сменилось одним: «хлеба, мы требуем хлеба!» Ирод посоветовал Октавию срочно закупить за счет казны в Египте и провинции Африка дополнительное зерно в счет будущих поставок. Однако двести кораблей, отправленных за море и загруженных там зерном, на обратном пути разбились в устье Тибра из-за разыгравшегося шторма; сто других кораблей, преодолевших стихию и уже вставших было под разгрузку, внезапно сгорели то ли от случайно возникшего пожара, а то ли из-за умышленного поджога. В столице назревал бунт.

Октавий приказал выслать из Рима всех привезенных сюда для продажи рабов вместе с работорговцами и гладиаторов. За ними последовали иностранцы, не имевшие римского гражданства. Но и эти меры не выправили тяжелого положения, сложившегося в Риме. Октавий созвал совещание ближайших своих друзей, включая Ирода. На общем совете было решено открыть стратегические запасы хлеба, предназначенного на случай войны, и раздать его народу бесплатно из расчета одной месячной нормы на каждого взрослого человека, равной пяти модиям [343]. Частным торговцам, чтобы сбить цену, мудрый Арета предложил приплачивать за каждый проданный модий по два сестерция. Тем же, кто осмелится нарушить установленные правила торговли, грозила немедленная смерть без суда и следствия.

Решения эти, принятые узким кругом приближенных к Октавию лиц, вызвало протесты в сенате. Октавия обвинили в игнорировании старцев [344], славных многими заслугами своих отцов перед Римом, предпочтя им чужестранцев, вроде греческого философа Ареты и царя Иудеи Ирода, которые желают гибели Рима, грубейшим образом нарушая свободу торговли [345]. Октавий оставил без внимания протесты сенаторов и энергично провел в жизнь решения, принятые совещанием друзей.

Когда положение с хлебом несколько выправилось и угроза голода миновала, Валерий Мессала предложил Ироду совместно убедить Октавия в необходимости принять титул императора.

– Только так можно будет преодолеть сопротивление сенаторов, у которых на первом месте всегда их собственные шкурные интересы, – сказал он.

Ироду предложение Валерия понравилось. Однако он спросил:

– Какого мнения на этот счет Арета? – Без согласия своего ближайшего советника, Ирод знал это, Октавий не примет решения ни по какому вопросу.

– Арета против, – признал Валерий. – Он считает, что Рим должен оставаться республикой.

Это был веский довод. Того же мнения, Ирод знал и это, придерживалось большинство сенаторов. Ирод обратил внимание Валерия на возможный бунт со стороны сенаторов и прямо высказал ему свои опасения:

– Сенат ни под каким видом не согласится провозгласить Октавия императором.

– С недовольными мы поступим так, как поступили с Сальвидиеном Руфом [346], – возразил Валерий. – Стеснением немногих мы достигнем соблюдения интересов всех.

Ирод поддержал Валерия. Вместе он стали убеждать Октавия в необходимости проведения кардинальной реформы правления. На сторону Ирода и Валерия встали Ливия, имевшая на Октавия огромное влияние, и жена Мецената Теренция. В конце концов им удалось совместными усилиями убедить Октавия стать императором, приняв титул Августа, благо народ давно уже удостоил его имени отца народа.

В день заседания сената толпы плебеев с лавровыми венками на головах заполнили улицы и площади Рима, скандируя: «Октавий – отец народа, Октавий – император, Октавий – Август». Валерий Мессала первым взял слово, выступив «по поручению» сената, хотя никакого поручения сенаторы ему не давали. Не вдаваясь в детали и не утруждая себя приведением аргументов в пользу назначения Октавия императором, он с ходу заявил:

– Да сопутствует счастье и удача тебе и дому твоему, Цезарь Август! Такими словами молимся мы о вековечном благоденствии и ликовании всего государства. – Сделав короткую паузу и со значением оглядев сенаторов, добавил: – Ныне сенат в согласии с римским народом нарекает тебя отцом отечества!

Сенаторы, ничего толком не поняв, зашумели, и шум этот можно было принять как за одобрение слов Валерия, так и негодование.

Мессала, повысив голос, выкрикнул:

– Ты слышишь эти голоса, Цезарь Август? Эти голоса красноречивей любых слов подтверждают волю народа, собравшегося в эти минуты за стенами сената, и служат лучшим доказательством единодушного требования сенаторов вековечного благоденствия и ликования нашего государства, против которого могут выступить разве что отпетые негодяи и враги народа!

Ирод, имевший в силу давнего постановления сената право присутствовать на его заседаниях, восхитился ловкостью Валерия, и не удивился, когда увидел на глазах Октавия, которого отныне следовало называть Возвеличенным, слезы. Подняв руку, Октавий-Август дождался тишины и, не утирая слез, произнес:

– Достигнув исполнения моих желаний, о чем еще могу я молить бессмертных богов, отцы сенаторы, как не о том, чтобы это ваше единодушие сопровождало меня до скончания жизни.

Спектакль был сыгран на славу! И Валерий Мессала, дабы спектакль, разыгранный им, нашел достойное завершение, после чего самая мысль о возвращении к его началу выглядела бы абсурдной, от имени сената объявил жену Октавия Ливию матерью отечества и назвал ее Августой. Буквально на следующий день все присутственные места и частные дома в Риме, а следом за ним по всей Италии и в провинциях заполнились бюстами и скульптурными изображениями Августа и в честь него и его жены заложены храмы и алтари. Злые языки поговаривали, что сделано это было по наущению хитроумного грека Ареты, всегда умудрявшегося оставаться в тени своего могущественного патрона, но даже те, кто разделял злокозненные слухи, поспешили заказать для своих атриев мраморные портреты новоявленного императора и внести значительные суммы для строительства храмов и алтарей в честь Августа и его жены, дабы их не заподозрили в неблагонадежности.