Виталий Елисеев - 1941–1945. Священная война

Анна Фоминична не дала нам крепких знаний, но для нас она сделала нечто большее. Она открыла нам свое большое сердце, когда мы особенно в этом нуждались, сохранила и защитила нас в самые тяжелые годы и сделала то, что, может быть, не под силу было другим – она сумела сохранить класс, не дать никому бросить школу. А соблазн этому был велик. После школы целыми днями мы были предоставлены сами себе. Не у каждой учительницы это получалось, а у нее получилось. Никто из нас не ушел из школы, все окончили ее. И в этом ее заслуга, большой талант Учителя. Это очень много, больше, чем требуется для того, чтобы осталась она в памяти Учителем. Всегда с огромным благоговением вспоминал и буду вспоминать ее.

В последний день мы собрались в своем классе и разошлись по партам,

На них были разложены кусочки черного хлеба, нарезанного на четвертушки, какие нам приносили в класс, но не по одному, а по три. Принесли большой чайник с кипятком, чашки, в которых было по кусочку сахара. Пили чай с черным хлебом, вспоминали самые яркие, запоминающиеся страницы из нашей жизни, помянули Шурика Мошкарова. С нами был Костик, который подрос и осенью должен пойти в первый класс.

Для него начало учёбы в школе, это чистое небо над головой без несущего смерть и разрушения гула самолетов, разрыва снарядов. За то, чтобы мы могли спокойно так сидеть и вспоминать прошлое, наши отцы, деды, матери и мы сами заплатили большую цену.

Прощание было тяжелым. Как и в первый год учебы, Анна Фоминична села возле окна с книгой «Волшебник изумрудного города» и напомнила нам несколько особо интересных страниц. В наступившей тишине только был слышен ее голос, дрожащий от волнения. Так она напомнила нам дни, кода мы впервые переступили порог школы. Теперь ей было непросто с нами расставаться, как и нам с ней. Ее птенцы выпорхнули из гнезда.

Анна Фоминична не дала нам глубоких знаний, но сделала нечто большее. Она понимала, знания мы обязательно приобретем, а если потеряем себя – это невосполнимо. Она открыла нам свое большое доброе сердце, сохранила и защитила нас в самые тяжелые военные годы и сделала то, что, может быть не под силу было другим – сохранила класс.

Ни один из нашего класса не бросил школу. В этом ее заслуга, огромный талант Учителя. Это очень много, больше, чем требуется для того, чтобы остаться в нашей памяти первой и любимой Учительницей.

За годы учебы она ни разу не позволила себе повысить на кого-нибудь голос, не наказала, хотя мы, как и все дети, не были паиньками. Мы были ее любимыми детьми, а любимых не наказывают. Их любят!

И в ее памяти, я верю, мы остались самым любимым классом.

Первая учительница. Это особая любовь. Ее нельзя сравнить даже с первым поцелуем, совершенным украдкой, чтобы, не дай бог, кто-нибудь увидел, который запоминается на всю жизнь. Первая учительница – это намного глубже и сложнее.

Было ли все это когда-нибудь? При наших очерствевших душах в это трудно поверить! Так ведь было! Было! И не так давно, всего семьдесят с лишним лет назад! И это была реальность!

В пятый класс я перешел учиться в другую школу. Проучился в ней неполных три четверти. Никакой памяти ни о школе, ни об учителях за такой малый промежуток времени не осталось.

Окончилась война. Отгремели победные салюты. Капитан Елисеев надеялся на скорую демобилизацию. В мыслях, коль суждено ему было встретить День Победы, в мирной жизни он видел себя на новом строительстве или на восстановлении разрушенного завода.

Но не суждено было ему демобилизоваться. После войны капитан Елисеев был назначен правительством Латвии уполномоченным по хлебозаготовке в Баузском районе. Комнату, в которой он жил, не запирал. Днем прикорнешь, а ночью бодрствуешь.

Латыши не работали поодиночке. Сегодня все работают вместе у одного, завтра у другого. Вечером все собираются на ужин. Приглашали и капитана Елисеева. Садился за отдельный стол. Пистолет наготове. Рядом лежит автомат. Тут же и агитировал хлеб сдавать.

***

В конце ноября 1945 года капитана Елисеева, после завершения сбора продовольствия и возвращения в часть, вызвал командир.

– Демобилизуем тебя, капитан, восстанавливать наше разрушенное народное хозяйство.

От Елисеева не ускользнуло погрустневшее лицо командира, как только он сказал ему о демобилизации.

– Веришь, у меня за день бывает несколько таких тяжелых разговоров. Мне бы радоваться, мирная жизнь наступила, разъезжаются солдаты по домам, возвращаются к мирному труду. За это мы дрались пять лет. Но война сроднила нас так крепко, что трудно пережить расставание.

С тобой, капитан, с первых дней войны мы испытали и горечь отступления и радость, когда вслед за наступающими войсками, передвигался и наш аэродром на запад. Помню, сколько тебе доставалось при отступлении. Самолеты улетали на запасные аэродромы, а тебе без прикрытия приходилось из под носа у немцев эвакуировать то, что можно было вывезти. И все эти годы я на тебя надеялся, был уверен: выполнишь, не дрогнешь, не испугаешься!

Когда у тебя отравились метиловым спиртом восемь человек, тебя должны были предать военно-полевому суду. Сам знаешь последствия. Штрафбат, самое лучшее, или расстрел. Я тогда все проверил. На бочках с метилом было написано: «Яд». Инструкции, росписи, все было на месте. Твоей личной вины в отравлении бойцов не было. Доложил об этом генералу Кравченко. Жаль его. Боевой был командующий и летчик. Не дожил до Дня Победы. После моего доклада он принял решение не предавать тебя суду. Ну, да ладно. Все это уже в прошлом, а кто старое помянет, тому глаз вон. Капитан, сухо у нас с тобой получается расставание. Ведь расстаемся навсегда. Больше не встретимся.

Командир отошел к столу, открыл тумбочку, достал фляжку со спиртом и два стакана. – Выпьем, капитан, за нашу Победу и мирную жизнь.

Чокнулись. Выпили, запивая водой не разбавленный спирт. По телу расплылось тепло. Спирт развязал языки и разговор пошел сам по себе.

– Капитан, я предлагаю еще один тост, – последний, – проговорил полковник. – Помянем всех тех, кто уже никогда не сядет с нами за один стол!

Для капитана это был последний армейский стакан.

– В общем, капитан, сдавай дела заместителю и получай документы на демобилизацию, – проговорил командир. Он хотел еще что-то сказать, но передумал, потому что никакие слова не скажут больше, чем крепкое мужское объятие. Он подошел к капитану и крепко обнял его.

– Спасибо, товарищ полковник, – проговорил Елисеев. – Разрешите идти?

– Идите!

***

На железнодорожную станцию повез его шофер Петр Горбач. Трогательным произошло прощание на вокзале.

– Провоевали мы вместе пять лет, – проговорил Елисеев, прощаясь с Петром. – Нас объединило не только общее дело, но и возникшая за эти годы дружба. Я демобилизуюсь, а ты остаешься. И от этого я испытываю перед тобой чувство вины, неловкости.