Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4.

Последний раз посмотрел Журавлев на побелевшее, как из воска вылепленное, лицо покойного, перевел взгляд на подходивших к нему партизан. Их набиралось много, у некоторых белели повязками забинтованные головы, подвязанные к шее руки, иные шли прихрамывая, опираясь на винтовки. А на лицах у всех суровая озабоченность, порыв первой радости по случаю победы на этом участке прошел, и наступившая здесь тишина уже не радовала их. Все они понимали, что одной этой победы еще мало, и по той несмолкаемой канонаде, что доносилась до них со всех направлений фронта, знали, что бои там идут с неослабной силой.

Еще более тревожно было на душе у Павла Николаевича. Больше всего болел он сердцем за култуминское направление, откуда до слуха его переливами, как отдаленные раскаты летнего грома, доносился орудийный гул. К этому времени небо прояснилось, белесые рваные облака ветром гнало к северу. Солнце, уже не прячась за тучи, ярко осветило хребет и весь Мотогор до самого устья. И стало видно, как там над сопками вздымались сизые дымки и черные клубы от взрывов, и казалось Журавлеву, что вместе с грохотом боя оттуда наносит на него запахом пороха и крови. Он живо представил себе, в каком тяжелом положении оказались там два полка его красных конников. С правой стороны Мотогора на них наседают японцы и батальон пехоты из «дикой дивизии» барона Унгерна, с левой стороны — один из трех казачьих полков генерала Шемелина, а с Урова — полк бароновской кавалерии.

«Продержаться бы там до вечера… устоять, — мучительно думалось ему, мрачные мысли так и лезли в голову, очень уж большое неравенство сил. — Подбросить бы туда свежий полк, но где его взять? Резервов нет совершенно! Жарко и у Чугуевского, ох как жарко». И глаза Журавлева невольно устремляются в сторону Зэрена, где бушует такой же немолчный гул, грохот боя. На фоне заголубевшего неба видно, как возникают и расплываются над хребтом темно-серые клубочки взрывов.

— Шрапнелью шпарят, сволочи, — слышит Журавлев голос одного из близкостоящих партизан. И в тон ему раздаются другие, такие же грустные реплики:

— Ох и трудно там нашим!

— Сдюжат ли?

— Подмогнуть бы им!

Журавлев знал, что прикажи он этим людям, и они, не рассуждая, немедленно пошли бы на помощь товарищам. Но нельзя этого делать. И, подозвав к себе Коротаева, он приказал: держаться здесь до вечера, крепить оборону.

— Японцы могут попытаться отбить эту позицию, имейте это в виду, — уже сидя на коне, сказал Павел Николаевич. — И вот еще что: флаг наш красный надо поднять здесь! Да повыше, чтобы видно было его далеко. Чтобы возвестил он товарищам о нашей победе здесь, силы им придал в бою, мужества! А я, само собой, еще сообщу об этом же и на все участки фронта.

— Это мы мигом! — с живостью отозвался Коротаев. — А ну, братва, жердь длинную, живо! Во-он на ту лесину укрепить ее, с флагом!

— Правильно!

— Павел Николаевич, погибших товарищей, я думаю, похоронить здесь, в братской могиле, сегодня вечером?

Тяжело вздохнув, Журавлев согласно кивнул головой и построжавшим голосом добавил:

— Японцев сжечь!

Он еще раз оглядел иоле недавнего сражения и с таким осуждающим видом покачал головой при взгляде на разутых японцев, что кое-кому из партизан стало не по себе. Многие уже успели переобуться в японские ботинки, хотя и знали строгий наказ Журавлева, запрещающий подобные действия. Поэтому и помалкивали теперь, пряча глаза в сторону. Лишь Коренев, только что переобувшийся в ботинки на толстой подошве, заговорил, оправдываясь:

— Ты уж на нас не серчай, Пал Николаич. Это ить нас нужда толкает на такое неподобное.

— Некогда, об этом после, — махнул рукой Журавлев и дал ходу коню.

— До чего же ты, пустобрех, непутевый, — напустился на Коренева командир эскадрона. — Тут на фронте вон что творится, а он с ботинками пристал к самому командующему!

— Так я же не за одного себя старался, а за всех нас. Вот и хотел объяснить: раз нету у нас складов с мундировкой, мы и промышляем вокруг врагов убитых! Вить тело-то грешное надо чем-то прикрыть!

— Мели, Емеля, твоя неделя!

— Тебе-то хорошо рассуждать, сапоги на тебе почти што новые. А ты на ичиги мои глянь! Вон они лежат, родимые, на них смотреть с души воротит, а я носил, не жаловался!

При этих словах даже в такой момент, когда было совсем не до смеху, заулыбались партизаны; чуть заметная усмешка тронула губы эскадронного. А словоохотливый Коренев продолжал свое:

— За ради этого и призарился я на ботинки. К тому же их сжигать приказано, япошков-то, так им не все ли равно гореть-то — што босиком, што при всей амуниции. Чего же добру зазря пропадать!

— Хватит тебе. Расходись, дел полно всяких. Вон Сапожников уж и флаг на жердь приладил.

На командной горке Журавлева ожидали гонцы из Богдати от Киргизова и с Усть-Мотогора от Федорова. В обоих донесениях говорилось об успешно отбитых атаках противника, о понесенных в этих боях потерях и о том, что позиции свои партизаны удерживают крепко.

Журавлев уже написал короткие, как всегда, ответы, когда над сопкой центрального участка взвился красный флаг.

— Только что написал об этом, и вот оно, любуйтесь, товарищи! И сообщите об этом всем бойцам нашим! — воскликнул Журавлев, указывая на сопку, где заполоскалось на ветру алое полотнище, и впервые за этот день лицо его озарилось радостной улыбкой.

Только к вечеру на всех направлениях фронта затихла стрельба. Но и наступающая ночь не сулила партизанам спокойного отдыха. Еще не стемнело, а по дороге через хребет на Мотогор потянулся нескончаемый обоз: из Богдати увозили госпиталь, раненых, штабное имущество, ящики с боеприпасами. Ухабистый каменистый проселок наполнялся непривычным для этих мест шумом, стуком, скрипом немазаных телег, стоном раненых, конским топотом. Обгоняя обоз, в сумеречной мгле вел своих конников командир 3-го кавполка Швецов. Ему и Ведерникову с двумя эскадронами 6-го кавполка было приказано отойти с культуминского направления на новые позиции к вершине Мотогора и там ждать приказа.

Последним проследовал через опустевшую Богдать 5-й кавполк. Командир его, Чугуевский, получил приказ оставить Зэрен и развернуть полк, чтобы занять оборону на скате хребта, по обе стороны дороги. Там же и еще в двух местах по Мотогору хоронили в эту ночь убитых соратников.

В двенадцатом часу ночи Журавлев, побывав на занятой 5-м полком позиции, поехал разыскивать свой штаб, место которому указал сам в пади Мотогор. По пути туда решил завернуть и госпиталь, белые палатки которого увидел с хребта при свете наполовину уменьшенной луны.

Госпиталь обосновали верстах в двух от хребта, раненых поместили в палатки, выстроенные двумя рядами вдоль речки. Против палаток, ближе к дороге, расположился обоз из множества крестьянских телег: привязанные к ним распряженные лошади хрустели сеном и овсяной соломой. Овес в снопах еще вечером привезли откуда-то, выдали возчикам по снопу на лошадь. Старики обозники спали тут жe возле костров. Изредка то тут то там поднимался кто-то из дедов, подкидывал в костер сухостойных сучьев и снова ложился, укрывшись шубой. А подмораживало по-осеннему крепко, холодком тянуло от речки, в стылом воздухе мешались запахи медикаментов, дыма, дегтя и конского пота.