Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев

– Ты кто такой? – гневно спросил князь и рванул на себя Василия так, что тот чуть было не упал.

– Зачем вы это сделали? Для чего злорадствуете? – воскликнул он, его крик привлек внимание зевак.

– А тебе какое дело? Тоже хочешь разделить судьбу расстриги?

– Прекратите издеваться над мертвым телом. Григорий уже ничего вам не сделает.

– Откуда ты знаешь его имя? – Шуйский пристально всмотрелся в лицо юноши и увидел заметное сходство в его чертах лица с бывшем царем, только бородавок не было. – Постой, уж не брат ли ты ему младший, а?

– Да, – гордо ответил Василий и встал так, что заслонил своей спиной тело Григория.

– Зачем ты явился в Москву?

– Чтобы забрать брата и должным образом похоронить его.

Все бояре вместе с князем громко рассмеялись. Кто-то из них дал оплеуху молодому человеку, а кто-то специально, дабы разозлить его, пнул ногой тело Григория.

– Не тронь его! – закричал Василий и с силой ударил боярина по лицу, разбив нос.

Тот отбежал, спрятавшись за спину Шуйского, и злобно проговорил сквозь зубы:

– Убирайся отсюда, щенок!

Князь из-за плеча мельком взглянул на него, потом снова перевел глаза на Василия и сказал:

– Пойдем со мной.

Двое стражников подхватили юношу с двух сторон и поволокли на Лобное место, дабы тот предстал перед всем народом в качестве доказательства самозванства царя. Шуйский указал на бледного молодого человека, который покорно ожидал своей участи, и проговорил:

– Многие из вас не верят мне, будто я приказал убить не царя, но расстригу, беглого монаха Гришку Отрепьева. Всмотритесь в лицо этого юноши! – он указал на Василия. – Это младший брат самозванца, имя его Василий Отрепьев. Смотрите, как он похож со своим покойным братом.

Толпа взревела. Кто-то плюнул под ноги Василия, кто-то прокричал бранные слова. Князь с площади приказал не трогать его, но отпустить во свояси: пусть возвращается домой, а уж они со всеми почестями похоронят Григория!

Обессиленного, испуганного Василия вытолкали с площади, за спиной прокричав проклятия в адрес его брата. Юноша прижался спиной к коновязи и тихо заплакал: что он скажет матери, когда вернется с пустыми руками? Как переживет она такой удар? Молодой человек сквозь гул толпы услышал дальний, знакомый голос, зовущий его.

– Вася, это ты? – то был Смирной-Отрепьев.

Юноша посмотрел на дядю и ринулся к нему, словно ища защиты.

– Они… они не позволили мне похоронить его, – промолвил он, прижавшись к Смирному, тело его сотрясали рыдания.

– Уходим отсюда, Вася, давай пойдем.

Вместе они прошли всего несколько шагов, как к ним пристал монах в залатанной одежде. Осенив себя и их крестным знаменем, он сказал:

– Я знал Григория еще до его побега в Литву.

Смирной ничего не ответил, Василий тоже молчал.

– Мне искренне жаль, что так получилось. Примите мои соболезнования.

Теперь уже втроем они дошли на рыночной площади, где мятежники, сбросив ударом ноги тело Григория, которое мешком рухнуло наземь, принялись топтать его.

– Господи, – промолвил Варлаам.

Василий издал стон, словно ему не хватало в легких воздуха. Оперевшись на плечо дяди, он руками сдавил себе горло.

– Не смотри на это, – ответил ему Смирной-Отрепьев, – не смотри, отвернись, – и сам же, взглянув на жестокое поругание, тихо прошептал, – будьте вы прокляты, облезлые псы!

Варлаам молчал. Вдруг он услышал не ушами, а из сердца последние слова, произнесенные Григорием: «Варлаам, помоги мне». От этого монах вздрогнул точно от удара плетью, на глазах выступили слезы. Он проклинал себя за свою трусость и нерешительность, ведь мог же тогда помочь, мог вытащить окровавленного человека из царского двора, но не смог… или не захотел рисковать жизнью. Тяжелым грузом раскаяния легли воспоминания на его душу. А в голове вновь и вновь слышалась мольба «Варлаам, помоги мне».

Трое путников подошли к городским воротам Галича. Остановившись в нескольких аршинах от них, Смирной-Отрепьев обернулся к Варлааму и спросил:

– Ты пойдешь с нами, отец?

– Нет, сыне, – ответил тот, опустив глаза, – уйду я куда-нибудь в монастырь отдаленный, буду замаливать грех непростительный, попытаюсь забыть то, что видел… хотя… как можно забыть все это.

– Прощай, Варлаам. Молись за нас, молись за душу Григория, – проговорил Василий.

– Я до конца дней не забуду ни Григория, ни вас. Родными душой вы стали мне, – он взглянул на небо, по которому плыли облака, – когда-нибудь мы встретимся с ним…

Так они навсегда расспрощались у перекрестка дороги, как некогда попрощался со своими путниками Григорий Отрепьев, отправляясь в Литву.

Смирной и Василий прошли во двор дома, где их поджидала Варвара. При виде путников серым сделалось ее лицо. Впервые в жизни не добрым, но суровым голосом спросила она:

– Где… где тело моего сыночка?

Смирной потупил взор, первый раз он пришел к Варваре не как поучитель, а как проситель, вслух он промолвил:

– Прости нас, Варюшка, они не дали нам разрешения даже похоронить Гришеньку, – он зарыдал, по его щекам крупными каплями текли слезы.

Василий бросился в ноги матери и заплакал, прося прощения. Но их слезы и горечь не тронули ее. Мутным взором глядела она перед собой, словно ослепнув в одночасье. Закрыв глаза, Варвара не видела ни нового дома, ни нового сада. Она словно перенеслась сквозь время и перед ее мысленным взором предстал старый домишко и яблоневый сад, утопающий в цветах, также как и раньше светит солнце, бросая косые лучи сквозь ветви деревьев на мягкую влажную траву, по которой бегает пятилетний мальчик с рыженькими волосенками и маленькими бородавками на детском личике, и стоит она, молодая двадцатилетняя женщина в белом платочке, которая простирает руки вперед и берет в объятия сыночка, целует его в перепачканные щечки и ручки.

Слезы потекли по ее щекам. Женщина тяжелой поступью, ничего не говоря, ушла в дом. Через некоторое время она появилась на крыльце, одетая в темно-зеленый сарафан и черный платок, за ее плечом висела дорожная сума. Василий ринулся к ней, схватил за руки и воскликнул:

– Матушка, куда ты собралась? Все кончено, понимаешь? Они не отдатут тебе его тело, даже если ты будешь целовать землю у их ног.

Варвара отстранилась от сына и молча двинулась к калитке. Позади она услышала голос Смирного:

– Варвара, куда ты?

– Я думала, после смерти Богдана вы будете моей опорой. Теперь же я поняла, что на вас не приходится рассчитывать в трудную минуту. Трусость ваш главный порок, – даже не обернувшись, проговорила она и с силой толкнув ворота, скрылась за ними.

Смирной стоял в нерешительности. Слова, только что произнесенные ею, хлестали больнее любого удара.