Виктор Поротников - Князь Святослав II

- А то, что не о Киеве думать надо, княже.

- Да знаю я, боярин! - поморщился Святослав. - Не до жиру, быть бы живу.

В холодные осенние дни рушились надежды Святослава одна за другой. Князь чуть ли не каждый день собирал на совет своих думных бояр, все ждал от них спасительного совета. Но бояре знали, что половцы надвигаются несметным числом, а подмоги Чернигову не будет ниоткуда, поэтому советовали одно и то же - ждать. Холода рано или поздно должны были выгнать поганых в Степь.

На одном из таких советов присутствовали Олег и Роман.

Роман не выдержал:

- Поганые-то уйдут, но оставят после себя пепелища. Где смерды зимовать будут? Об этом вы подумали, бояре?

- Что предлагаешь? - спросил Святослав.

- Идти вперед и бить поганых там, где встретим! - ответил Роман, воинственно сдвинув брови.

- Может, ты еще и дружину возглавишь? - съязвил Святослав. - Ты хоть ведаешь, сколь войска у ханов? Храбрость без ума - дырявая сума!

- Доверишь - возглавлю! - запальчиво воскликнул Роман. - Не думаю, чтобы полки поганские всем скопом двигались, наверняка рассеялись они, земли наши грабя, а по частям я их и с малой дружиной разобью! Дай мне пятьсот воинов, отец!

Бояре только усмехались в бороды. Они не сердились на Романа, ибо знали: младень - огонь!

Святослав досадливо махнул на сына рукой: сядь!

- Два, ну три полка половецких разобьешь, княжич, - наставительно заговорил Веремуд, - а остальные окружат твою дружину, как волки лося, и поминай всех святых. Полетит твоя красивая головушка на сырую землю.

- Моя не полетит! - дерзко бросил Роман и сел на скамью. Вместе с черниговскими боярами теперь на княжеских советах сидели и бояре киевские, а собралось их в Чернигове больше двадцати человек. Ждали, когда Святослав поведет их на Киев, чтоб у них появилась возможность посчитаться с киевской чернью за все унижения. На советах киевские вельможи больше молчали, а если и высказывались, то молвили гладко, не переча князю, не споря с черниговскими мужами. Видно было, что приглядываются киевляне к новой обстановке, стараются понять, кто здесь над кем верх держит: князь над дружиной, дружина над князем.

Воевода Коснячко привез с собой в Чернигов и княжича Бориса.

Сын покойной Эмнильды жил во дворце Изяслава. А когда началась смута в Киеве, про него забыли. И если о малолетних Ростиславичах заботился митрополит Георгий, на попеченье которому они были отданы Изяславом подальше от мстительной Гертруды, то за Борисом до поры до времени приглядывал сам Изяслав, приставив к нему грамотного поляка. Поляк обучал Бориса латыни, помимо этого княжич посещал греческую школу на митрополичьем подворье. Борис любил лошадей и часто бегал на княжескую конюшню, помогал конюхам поить коней, чистить, расчесывать гривы. Там и отыскал княжича Коснячко, собираясь бежать из Киева.

Святослав радушно встретил своего племянника, подарил ему новую одежду и красивые красные сапоги. Поселили Бориса в одной светелке с Ярославом. Воспитатели Ярослава стали воспитателями и его двоюродного брата, который был всего на год старше.

Однако пятнадцатилетний Борис выглядел гораздо взрослее своих лет. Он держался на редкость уверенно, где бы ни находился: в обществе ли мужчин, женщин или сверстников. Борис прекрасно знал греческий и немецкий, неплохо владел латынью, разбирался в Ветхом и Новом заветах, знал наизусть много священных текстов и псалмов. Его любимым героем был ветхозаветный Давид, и княжич не скрывал, что желал бы походить на него.

Борис скоро подружился с Олегом и Романом, полностью разделяя их воинственные замыслы. Ах, если бы Святослав доверил им хотя бы младшую дружину! Часто, сидя втроем, княжичи с горящими глазами мечтали о том, как они во главе конных полков громят половецкие полчища!

Ода сразу почувствовала в пылком юноше натуру незаурядную, ум глубокий и природную мужественность. Суждения Бориса о многих вещах заставляли Оду задумываться, ибо они шли вразрез с общепринятой моралью. После раздумий княгиня не могла не согласиться с Борисом, но с большой оговоркой.

- В том-то все дело! - сказал Борис во время одной из бесед с Одой. - Оговорка подспудно присутствует в речах и делах всех людей во все времена, а в делах и помыслах князей и иерархов Церкви - подавно! В ней суть человеческой природы - в оговорке. Сколько грехов совершено было и будет на земле с обещанием искупить грех в будущем, на какие только злодейства не идет человек, оправдывая себя в душе тем, что он мстит за подобное же злодейство либо восстанавливает попранную справедливость. Людям легче живется с оговоркой, с нею легче грешить и замаливать грехи. Между тем само понятие греха - ведь тоже своего рода оговорка для церковников, все существование которых в конечном счете сводится к отпущению грехов людских и служению обожествленному Иисусу, распятому опять-таки за грехи людские. Так и хочется вымолвить: не будь греха - не было бы и Церкви.

Ода с изумлением глядела на Бориса, который сидел перед ней на низкой скамеечке, прислонясь широкой спиной к теплой печи и обхватив могучими руками колени. В его больших серых глазах был вызов, словно он в свои пятнадцать лет разгадал тайну устройства мира и теперь, зная истину, смело делился ею со всяким страждущим знания. Но Борис не красовался перед теткой своей начитанностью. Он делился с нею своими мыслями, не пытаясь заставлять ее стать на его путь миропонимания.

Борис частенько садился так, чтобы смотреть на тетку снизу вверх, и это было приятно Оде. Однажды он признался, почему так делает.

«Свет от светильника делает нечто похожее на ореол вокруг твоей головы, Филотея. И от этого твои волосы становятся будто золотые! Лицо делается белее, а очи темнее».

Борис называл тетку Филотеей, что значило по-гречески «прекрасная богиня». И это тоже было приятно Оде.

- Ты говоришь кощунственные вещи, - с осуждением промолвила Ода. - Упаси тебя Господь сказать такое священнику!

- Сам не убережешься, так и Господь не убережет, - улыбнулся Борис.

Так просто и убедительно прозвучали его слова, что Ода сама невольно улыбнулась. Она была грешна и собиралась грешить и дальше, поскольку любила Олега, и умозаключения юного племянника были ей как бальзам на душу. Совестливость христианки нет-нет да и давала о себе знать, а Оде так хотелось избавиться от душевной раздвоенности. Разве грех любить того, кого хочешь? В конце концов Олег ей не кровный родственник!

И Ода осторожно завела об этом речь.

- Борис, ты сказал как-то, что любить кого угодно, даже кровного родственника - не грех, грех распутничать со многими, - начала княгиня. - Мне хотелось бы знать, на какие оговорки ты ссылаешься в данном случае.