Андрей Косёнкин - Юрий Данилович: След

- Ты пытать меня станешь? - зло рассмеялся Юрий. - Снег и тот до тепла лежит.

- Али слова твои хрупче снега? - не удержался от укора Святослав Яловега.

- Ан вот узнаешь, боярин, цену княжьему слову, - будто заранее радуясь удивлению, кое доставит, пообещал Юрий. - Все, что ли, высказал?

- Главного не сказал, - покачал головой Яловега и, возвысив голос до невозможного громоподобного рокота, хоть вроде и щёк не дул, и вовсе не прилагал к тому видимых усилий, продолжил: - Вот тебе, Юрий Данилович, слова нашего князя… - Ещё взял миг на молчание, чтобы придать суровому, иссечённому войной и жизнью лицу пущей важности: - Брат мой молодший, я власть тебе отдал, так не вступайся в волость мою. Не помни обид, но держи Русь над обидами. Ныне избавь множество от смерти и излишнего крови пролития и тем велик будешь, коли истинно князь великий!

- Эка, братом зовёт! - смехом перебил посла Юрий, и послушным эхом засмеялись по лавкам. Но кабы не засмеялись, а ором заорали да ногами затопали, все одно не заглушили бы Яловегина голоса.

- Так и он тебе - дядя. И все мы - русские! Вон про что помнить зовёт тебя Михаил Ярославич!

- А когда он Торжок громил, когда Москву жёг, не помнил, что русских-то бьёт? - крикнул Юрий.

- Знаешь ведь, великий князь всегда о том помнил. А наказывал по вине! И войной мир творил! - возразил Яловега, притом так как-то ловко, что неизвестно кого и повеличал великим-то. Юрий аж дёрнулся от тех слов.

Тот, кто хорошо знал Юрия, видел: чем больше говорит тверской посол, тем меньше князь слышит его. Кровь отхлынула от лица князя, скулы выперли жёстче и побелели, как белеют костяшки пальцев на сжатой в кулак руке. А вот уж и шею, будто судорогой, схватило. Молчи, боярин, молчи!

- …Да вот и от себя скажу, великий князь: кой прок тебе в нашей крови, если мы и так в твоей воле?

- Кой прок, говоришь? - Юрий резко поднялся с резного стольца, молнией пересёк пространство, встав перед Яловегой. - А помнишь меня, боярин?

- Как не помнить, али тебя забудешь? - пожал тот плечами и поднял на князя спокойный взгляд.

- А помнишь, что обещал-то тебе?

- И то не забыл… - усмехнулся боярин.

- Так пошто пришёл ко мне на глаза, коли помнишь? Али думал слово моё не крепко?

- Али убьёшь посла-то? - не так чтобы удивлённо, однако ж, не без живого участия осведомился боярин. Точно тот вопрос не его жизни касался, а более жизни самого Юрия. - Что ж, твоя ныне воля… - без слов прочитал он ответ в глазах князя и вдруг взмолился: - А все ж и ещё попрошу: возьми мою голову, но не ищи головы Михайловой! Свят он перед людьми!

- Свят?! Так вот нарочно теперь на Тверь пойду! - бешено засмеялся Юрий. - Погляжу, всем ли на той Твери голова-то без надобы, как тебе?

- Не то огорчительно, что ты слово не держишь, а то худо, что пред тобой, окаянным, я слова великого князя попусту тратил! Всегда знал, что ничтожен, да не ведал, на сколь велик ты в мерзости, князь! Плюю я на тебя, Юрий!

Но плюнуть-то не успел. Юрий выхватил из поножен длинный кинжал и сплеча, вмах полоснул им боярина по глазам. Потом ещё и ещё, и ещё…

- Таков твой ответ? - в ужасе закричали другие послы.

- Таков мой ответ!

Агафья-Кончака глядела на Юрия зачарованным, заворожённым взглядом:

«Якши, Юри! Якши, коназ! Ты велик!..» Здесь, на его Руси, он ей нравился ещё больше.

А остальных послов, не удосужась и во двор выволочь, здесь же, в горнице, забили насмерть бояре. Тверичи умирали достойно.

- Бог за нашим князем! - кричали они. Да разве слушают убиваемых?

А те, кто убивал, до того в раж вошли, что уж и бездыханных пинали. Может, то кому и не по душе было, ан от лавки все зады оторвали. Как отстанешь от скопища да ещё на княжьих глазах. Чай, князь-то всякому воздаёт по его усердию.

А некоторые-то и в самом деле по душе старались, а после ещё и хвастались:

- Да это ведь я, я того тверича первым-то за бороду ухватил…

Но то было только начало.

Тут уж Юрий поспешил в тверские пределы. Однако скоро миновать богатые тверские городища, стоявшие на пути продвижения войска, не получилось. Не по причине их сопротивления, но потому, что их изрядный зажиток требовал и обстоятельного грабежа, а грабёж хоть и малого, однако же, тоже времени. Наступление на Тверь, не успев разогнаться, сразу замедлилось. Покуда жгли да зорили Святославлево Поле; Коснятин, Вертязин, покуда дожидались татар, отъехавших к Кашину, грянуло раннее осеннее беспутье, в котором надолго увязло войско великого князя. Как ни рвался он вперёд, да надо было ждать, пока дороги лягут крепки.

Но и после, когда застыла земля, аки саваном, накрытая .снегом, и наконец, сковали льды бегучую волжскую воду, такая громада, которую вёл на Тверь Юрий, шибко не могла разбежаться.

По беспечности - владея такой силой, он ни на миг не сомневался в лёгкой победе! - и совершенной бездарности Юрий не предпринял никаких усилий к тому, чтобы сплотить огромное войско в единый твёрдый кулак. Да если б и захотел, так и не знал, как то сделать.

У Москвы свои к Твери счёты, суздальцы воевать не охочи, нижегородцы себе на уме, костромичи и вовсе особая статья, да ещё не дай Бог чем татар обидеть… А потому, тем более поначалу, огромное и могучее войско хоть и шло вперёд, но будто бы раком. Правда, чем далее продвигалось, тем с большей охотой. Нашёл-таки Юрий, чем сплотить свою рать, - бессудной кровью и лихим грабежом.

Но это, опять же, сильно медлило ход. Юрьево воинство не оставляло вниманием ни один рядок, ни одну деревеньку и ни одно сельцо, где можно было хоть чем поживиться. А таких-то сел к тому времени в тверской земле было изрядное множество. В итоге, вследствие всех этих долговременных грабежей образовался огромный обоз в десятки телег и саней, груженных добытым добром, позади которого тащились ещё и тысячи пленников: баб, детей, мужиков, всех тех, кто не успел убежать от нашествия, но был в состоянии идти. Обмороженных, обессиливших либо прикалывали, либо бросали подыхать на дороге.

Причём вот что примечательно, татары, встречая русских, брали их себе в сайгат как добычу, русские же, не видя в пленниках проку, просто их убивали. Коли в сельцо входили татары, так была ещё надежда на жизнь, коли русские, так и надежды не оставалось. Какая-то необъяснимая, прямо-таки бесовская лютость вселилась в людские души. Точно, подчинившись бесовской воле, вовсе махнули на себя рукой, мол, гори, душа, пламенем, и уж решили в том бесовстве и самого Беса в лютости превзойти. Не доблестью - кровью друг перед другом кичились. Били всякого - хоть дите, хоть монах. Девок неволили на утеху. А, утешившись, взрезали железом их лона утешные. Право слово, были хуже татар, будто и не матери их родили…

И был в тверской земле плач и рыдание великое, и глас, и Вопль. И был огонь, и был меч. Одни бежали от огня и попадали под меч, другие бежали от меча и попадали в огонь. И не было никому погребающих…