Галина Романова - Иван Берладник. Изгой

Всё осталось таким же - узкие улочки, длинные дома и почти неотличимые от них конюшни и скотные дворы. Деревянная церковка, правда, была новой. Она стояла сбоку майдана, между двумя домами старейшин и большой избой, где собирались воеводы для бесед. Сам же майдан, где днём и ночью кто-то чем-то торговал, и вечевая ступень остались неизменны.

Гонец за два дня привёз весть о возвращении Ивана Берладника, и на улицы высыпал весь город. Немногочисленные женщины затерялись в толпе мужчин, но голоса детей звучали над рёвом толпы. Мальчишки висли на плетнях, карабкались на крыши низких скотниц, протискивались между ногами взрослых, не обращая внимания на пинки и затрещины. Многие родились уже после отъезда Ивана, и он для них был диковиной, басней - был, дескать, такой князь, что ходил берегом Прута и брал дань с проезжего и прохожего. Наш князь, берладский. Басня неожиданно стала явью.

Дом воеводы Домажира остался таким же, как и был, разве что плетень стоял новый да яблони разрослись, сгибаясь под тяжестью плодов. У плетня стояла женщина лет тридцати с небольшим. Возле неё - отрок годов семнадцати, ещё по-юношески костистый и нескладный, но уже начавший мужать. Иван придержал коня - женщина была знакома. Очень знакома…

- Оляндра? - имя вдовой снохи воеводы Домажира с трудом всплыло в памяти. - Не признала?

- Как не признать, Иван Ростиславич, - женщина склонила голову. - Не переменился ты совсем.

- А ты… - он запнулся.

- Годы никого не красят, - улыбнулась Оляндра.

- Как жила-то, скажи?

- А как все. Сына старшего вот вырастила, - она кивнула на парня. - Других родила. Тут только Иван заметил, что снаружи калитки приостановилось ещё двое мальцов. Одному лет десять, другой совсем дитя - и шести годов не будет.

- Сколько же у тебя детей, Оляндра?

- Три сына да дочь. Желаной звать. Такая она у меня бедовая - ну чисто парнем бы ей родиться. И красавицей скоро станет - очи тёмные, а сама русая… Только её с утра дома нету - не иначе, как убежала куда-то, коза-дереза. Ей уж двенадцать скоро минет.

Двенадцать. Что-то кольнуло Ивана. Двенадцать лет назад он был здесь и как-то ночью целовал Оляндру, воротясь из очередного похода. Было ли что-то в ту ночь? Ежели и было, не вспомнишь, принесла ли та ночь свои плоды. Ведь не один он был у Оляндры. Но иначе - зачем так подробно рассказала о дочери?

- Спасибо на добром слове, Оляндра, - кивнул он с седла. - Счастья тебе и твоим детям.

На майдане уже ждали старейшины. Впереди выделялся плечистый витязь, заросший полуседой бородой, коренастый, с такими крепкими руками, что, казалось, мог быка пополам разорвать.

- Ого! - загрохотал над толпой его бас. - Воротился, стало быть?

- Тимофей? Тимоха Попович? - Иван слез с коня и очутился в могучих объятиях берладника.

- Он самый и есть. А ты постарел, князь-брат. Седина уж мелькает…

- Чужбина никого не красит, - отозвался Иван.

- Потянуло, стало быть, в родные места?

- Сильнее смерти потянуло. Иду добывать родительский стол. Хватит по земле шататься.

- Где ж ты так долго был? Да и знаешь ли ты, кто ныне в Галиче князем?

- Как не знать? Брат мой двухродный. В прошлом году просил он меня на смерть выдать. Я тогда в Киеве у самого Долгорукого служил…

- И тот выдал? - не поверил Тимоха.

- Выдал бы, кабы не вступились за меня. А иначе срубили бы голову ещё той осенью.

- Вот они, князья-то! - опять громыхнул Тимофеев бас. - Нету им веры ни в чём! Ни князю, ни боярину! Только свободные люди друг дружке верят! Потому как скрывать им нечего и все перед всеми равны! У нас так заведено.

- Помню я берладские обычаи, - улыбнулся Иван. - Все годы старался так жить - ив Киеве, и в Новгороде-Северском, и в Смоленске, и в Суздале, и в Чернигове.

- Ишь ты, куда тебя занесло, - уважительно покачал головой Тимоха. - Никак, по всей земле носило?

- До самого Великого Новгорода доходил не раз!

- А всё равно сюда воротился!

…В тот вечер пировала вся Добруджа. Костры горели на майдане, на улочках, в длинных домах. Там жарили, варили, пекли мясо, рыбу и птицу. Выкатывали бочки с вином и пивом, женщины тащили хлебы и блины. Всего было вдоволь. Напиваясь, берладники орали песни. Кто-то наладился складывать песню про Ивана, князя Берладского - как ловили его бояре и князья, а он взял да и ушёл у них из-под носа. Песня путалась и рвалась в нескладных хриплых голосах, дробилась на выкрики и задорный припев: «Гей-го! Гей!» Те, кто не мог или не умел петь, слушали рассказы пришельцев о чужих городах. Про Суздаль и Новгород слушали так, как слушают, наверное, сказки о жарких странах. Дивились - нешто правда там по полгода лежит снег, а реки промерзают льдом так, что санный обоз выдерживают? А правда, что леса там сплошь из деревьев, которые колючие и на зиму колючки не сбрасывают? И водятся там соболя - те самые, до которых больно охочи боярские жены в городах… Разошедшиеся пришельцы к правде примешивали байки - князья их сажали за свои столы, поили-кормили с золотых блюд, а в венцы их жён вделаны каменья с кулак величиной. А в соборах всё сплошь из золота и на попах в праздничный день рясы тоже золотые. А уж как княгини одеваются - тут ни в сказке сказать, ни пером описать.

Иван пировал со старейшинами. Сперва только ели и пили, разговоры пошли потом, когда куски лезли в глотку неохотно, а вино развязало языки. Как и его дружина, Иван тоже сказывал о своём житьё-бытьё на службе у разных князей, но правду с выдумкой не мешал - не для того он воротился, чтобы басни сочинять. Обстоятельно рассказывал о каменном Суздале и княжьем дворе в Кидекше, говорил и про малые городки, затерянные в глуби вятичских земель, где до сих пор кое-где высятся изваяния языческих богов. Расписывал богатый Чернигов и его старшего брата, Киев, не забыл маленький Вырь на берегу неприметной речушки. Не щадя себя, вспоминал о победах и поражениях. Говорил, как и где жил, кого и что видел.

- Забедно мне стало, отцы-воеводы, - говорил он, прикладывая руку к сердцу. - У каждого князя там есть свой удел, а коли удела нету, так пойди к отцу или стрыю и попроси…

- И вот так запросто дают землю? С городами и сёлами? - не верили старейшины.

- Не за просто так. Иной стрый даст сыновцу волость, а иной шишок под носок - мол, самому мало. Тогда обиженный войну начинает, чтобы у соседа кусок оттяпать. То и дело идут там войны - чуть одна закончится, как сразу другая начинается. Одним хорошо, а другим - худо. Я сам видел земли, где половцы что ни год лютуют. Худо там жить - земля обезлюдела, поля стоят пустые, заместо домов - пожарища.

- Все беды от князей, - качали головами берладники. - Вот у нас князей нету… окромя тебя, Иван Ростиславич, - и живём, не тужим. На золоте не едим, но и голодных нету. Кажный старается, как может, все промеж себя равны.