Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

Род отшатнулся, бросился опрометью по стонущим ступеням, глотнул на крыльце воздуху и - вниз во двор к распахнутым воротам, где его пытались удержать.

За ним гнались. Он ощущал спиной погоню. Улицы были полны ворами, груженными чужим добром. Род сновал меж ними, боясь коснуться происходящего. Он помнил, что за ним гнались. Однако силы иссякали после бессонной ночи и всего увиденного. Задохнувшись, он прислонился к тыну и тут же вздрогнул от прикосновения к руке.

- Ну нипочём тебя не остановишь, Пётр Степаныч, Родислав Гюрятич!

- Ты кто? Ты кто?

- Опять Томилку не узнал! Как и тогда, в бою под киевскими стенами в обозе…

Ужасно постарел Томилка! Безвременье не красит.

- Тебя Яким за мной послал?

- Яким Степаныч? Со вчерашних пор его не лицезрел. Слуга твой ищет господина. Пришёл на двор к боярину Якиму. А я его привёл к боярину Петру. Ты вышел, мы не смогли остановить…

Подоспел Силка.

- Уф, сердце выскочит! От раменья, где жгли костёр, скакал я за тобой, боярин. Ломовика загнал. Другого отыскал у той поляны, где остались мёртвые головники и их телега. До Владимира добрался, взял нашу кареть со скарбом и коней. Здесь, в Боголюбове, нашёл приют у старого знакомца, боярского конюшего…

- Так ты нашего боярина к Кюриле Хотуничу ведёшь? - забеспокоился Томилка. - Ведь у него конюшим друг твой Баженок. Однако это не гораздо! Двор Хотунича почти у площади, а там теперь самый зыбёж!

- Кюрила ещё затемно бежал в свою глухую вотчину, - сообщил Силка. - Баженок сказал: крадёжники их двор уж посещали, взяли, что осталось, и ушли.

- Одни ушли, придут другие, - нахмурился Томилка, - Чужаками Боголюбов полон до краёв. Даже из дальних деревень слетаются хапайлы, как стервятники на падаль.

За разговором подошли к дворцу. Род оглядел площадь.

- Где мой Воронко? Утром привязал вон там, у коновязи…

- Ах, утром привязал? - хлопнул себя по ляжкам бывший кощей Кучки, - Значит, отвязал кто-то другой. Нынче мало ли кому отвязывать!

Силка успокоил, что из Владимира скакал на тройке. Кони есть.

Томилка стал прощаться. Волновался, как бы и до его боярина не дорвались с татьбой. Хотя и обережи много, и сам Кучкович не из тех, за кем сейчас охотятся, да все ли это знают.

- Скажи, дружище, - придержал Томилку Род, - ты помнишь битву у Большого Рута, видел, как я отдал князю Андрею свою игренюю кобылу, не знаешь ли её судьбу?

- Я даже имя её помню, - просиял Томилка. - Катаноша! - И нахмурился. - Князь чтой-то невзлюбил её. Отдал в обоз. Там наши коновалы быстро уходили твою красотку. Сапатая пошла на шкуру… Ну, не кручинься, Родислав Гюрятич. Дай поцелую руку… Ну дай пожать не по-боярски, а по-человечески. Приведёт ли Бог свидеться?

Ещё одно лицо ушло из жизни Рода навсегда.

Идти пришлось совсем недалеко. И дом, и двор боярина Кюрилы были разорены. В пустом амбаре - только кареть с поклажей и кони - Силкино хозяйство.

- Пора отсюда ноги уносить не мешкая, - настаивал Силантий. - Тут место не для нас. Возьмём твоего сына и…

- Истину ты молвишь, - согласился Род. - Да прежде надобно исполнить одну священную обязанность.

Он поискал глазами нужный короб, вскрыл и извлёк шёлковую ткань: на красном поле среди сказочных растений расположились львы с золототкаными мордами и золотые попугаи. Такая «мысленная красота» изготовлялась в шёлкоткацких мастерских Севильи, Малаги, Мурсии. Не для печального обряда, а для радости привёз её на свою Родину скиталец.

- Я скоро возвращусь, - пообещал он Силке. - Отдохни - ив дальний путь!

- Ух, красота какая! - разводил руками восторженный слуга. - Подобный пир души я испытал сегодня, взглянув на боголюбовский дворец.

- Опять же твоя правда, - согласился Род. - Я как глянул на тройное окно лестничной башни в замке Андрея, так и вспомнил дворцы немецких рыцарей по Рейну и по Эльбе: арочные окна, колончатые пояса…

Жаль, не пришлось нашему князю долго любоваться своим детищем.

Род ушёл в церковь, где лежало тело убиенного. У паперти стоял народ. Притвор уж был открыт. Кыянин отдавал распоряжения. В церковь внесли гроб каменный. Род подошёл к монаху, назвавшемуся игуменом Козьмодемьянского монастыря Арсением. Суровый черноризец мрачно рассуждал:

- Долго ли нам ждать старших игумнов? Долго ли этому князю лежать? Отпою над ним. А когда злоба перестанет, из Владимира придут и понесут его туда.

Материю Арсений принял. Не в ковре же отпевать покойного.

Отслушав панихиду, Род тихо удалился.

На подворье у боярина Кюрилы прибавилось разору: у амбара двери сорваны! Это испугало Рода. Он прибавил шагу. Войдя в амбар, прежде всего наткнулся на тело Силки. Парень лежал, запрокинув голову, прижав к персям кулаки, прикрывшие кровавое пятно… Ох, эти нынешние - всюду, всюду, всюду! - пятна крови!

Род осмотрел Силку. Грудь пробита острым железом. Кареть разломана и опустошена. Кони уведены. Род вышел из амбара, остановился посреди двора.

К нему подошёл лысый дрожащий человек:

- Боярин, я Баженок. Уж так ли уговаривал Силантия, чтоб спрятался, как я. Крадёжники чужие нагрянули откуда ни возьмись. Он не послушался. Один против десятерых стал защищать амбар. Куда там! Голыми руками!

Род попросил заступ. Конюший убежавшего боярина не дал ему копать могилу, взялся за дело сам. Род отыскал священника, уговорил отпеть, отдал случайные два златика, что отыскал в карманах Силки. Сам был без денег. Все осталось в коробьях.

Постояли с Баженком возле могилы на боярском огороде в дальнем углу. Род наскоро простился.

- Куда же ты, боярин, пеший, без мошны и без сумы?

- Сегодня без мошны и без сумы покойнее.

Пройдя растерзанный и опьянённый кровью Боголюбов, Род побрёл обратного дорогой во Владимир навстречу близкой ночи.

Серебряная июньская ночь накрыла Владимирскую дорогу, и поле, и тёмное раменье по сторонам. День после долгого солнцестояния исчезал незаметно. Небо открылось для смотрин. Зодии совершали беги небесные… «Все это кощуны», - услышал Род Улитины слова, будто плыл с нею в вятском каюке по Мосткве-реке, а не каликою перехожею, не богатырём во смирении шествовал по широкой Владимирке. А бог Ярило спрятался за окоём, не покинул Землю ради краткой ночи. Белый нимб его двигался северной стороной, отгоняя тьму. А Улиты уж нет на Земле. Да и остающийся на ней Род ощущает, как все призрачнее становится для него этот осязаемый мир, как бы отходя от ушей, глаз, сердца и всех остальных чувствилищ.

Вот с каждым шагом стала приближаться фигура справно одетого старика, стоящего посреди дороги одним плечом к Владимиру, другим к Боголюбову, а лицом к лесу.

- Что колеблешься, старче? - спросил Род, подойдя.

- Не надумаю, куда путь держать, - глухо произнёс старик. - В Боголюбове душу вынут, во Владимире калиту, а в лесу к двум стволам привяжут да и разорвут пополам. Ты-то куда путь держишь? От убийц к татям?