Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

В снеговой каше топтались несколько конных лучников. Подвели и смертнику осёдланного коня. Зеваки глядели со стороны, как конные двинулись к воротам.

- Прости, Найден! - крикнул кто-то.

Комок против воли подступил к горлу юноши.

Плешок Бессон успел подбежать, стиснуть ногу.

- Даст Бог, свидимся! - Прощался слово в слово как Зыбата Нерядец.

- Веришь в иную жизнь? - с трудом выкрикнул Род.

Несогласное эхо ответило голосом Плешка:

- В эту! В эту!

За воротами Роду завязали глаза.

- Зачем? - спросил он Жядька. - Я с того света не вернусь, кметей не наведу.

Тот отъехал, коротко наказав:

- Молчи больше.

Ехали долго. Вот конь не раз и не два споткнулся на мёрзлом кочкарнике. Вот окружили женские голоса Затинной слободы: «Куда? Куда вы его?» Вот шлёпнула под копытом вода на вымоине, и конь оскользнулся на льду реки Шалой. Тончает зимний путь через реку, скоро ледоход.

Зачем же так далеко везут? Ближе нельзя убить? Род хотел спросить, да счёл, что лишние версты - лишние часы жизни, и ехал молча.

Вдруг остановились, развязали ему глаза.

Он увидел себя на краю крутого лесного яра. Глубоко внизу, где вилась тропа, стояли конники в островерхих шапках. С ними переговаривался Жядько. А до окоёма - степь необъятная, дали дальние. Никогда в жизни Род не видал такой необозримой степи.

- Дикое Поле! - прозвучал рядом бас бородача Дурного.

Лучники о чём-то спорили далеко позади и больше поглядывали на Жядька внизу, нежели на привезённого смертника.

- Позавчера я удачно сыграл на жадности атамана, - тихо заговорил Дурной. - От смерти твоей какая прибыль? А от тайной продажи навар немалый. Вчера мы с Жядьком ездили в половецкие вежи. Дикое Поле любит знатных яшников, а ты ведь боярский сын. Вот все, что удалось сделать для тебя. Не обессудь.

Дурной крепко обнял юношу и исколол лицо жёсткой бородой.

К ним уже приближались Жядько и узкоглазый пол овчин с вервием. Жядько надел на проданного железное огорлие:

- Ну живи!

- Айда!

Род, едва успев выскочить из седла, подневольно побежал по извилистой крутой тропинке вниз, вниз…

половецкие пляски.

Во сне и наяву он видел ржущие табуны. С грохотом, аки гром земной, они перемещались в пустом необозримом пространстве пёстрыми живыми потоками. Лесовик, ставший степняком, научился различать каждую каплю этих потоков. Вон скачет буланый жеребец-двухлетка, весь рудо-жёлтый, а хвост и грива черные и темно-бурый ремень по хребту… Вон соловая кобылица светится желтизной без бурой примеси, а хвост и грива ещё светлее… Вон каурый жеребёнок изгибается рыжеватым станом, а хвост и грива впрожелть так и вьются на скаку… И движение по земле саврасо-кауро-буланых туч для юного всадника различимо. Оно ясно оповещает о настроении табуна. Ступа, нога-поногу, шаг - табун спокоен. Хода, переступь, шагистость с нарысыо зада - табун насторожился. Нарысь, хлынца, притруска - табун без излишней прыти меняет место пастьбы. Слань, стелька во весь дух, во все лопатки - табун напуган, спешит уйти от опасности.

Больше года притирались друг к другу кони и Род. И не притёрлись бы так успешно, если б не Беренди. Этот истый сын степей, налитый кобыльим молоком, пропитанный конским потом, попал полонянником в половецкие вежи лет десять назад после битвы на берегах Супоя, где он с черными клобуками помогал великому князю Киевскому, а половцы - черниговским князьям. Беренди был уже не молод. Долгое время, живя на Руси под Киевом, он знал язык южных славян как родной. Роду просто счастье привалило попасть под крыло такого наставника. Беренди с молодым рабом старался не говорить по-русски. Тем успешнее и быстрее он обучил его половецкой речи. «В жизни все пригодится, хлопче!» - любил приговаривать Беренди. «Ты берендей?» - поначалу не мог разобраться Род. «Пошто берендей? Я торчин! - возмущался старый раб. - Эти дикие половцы всех черных клобуков зовут беренди - и торков, и берендеев, и коуев, и тупеев. Моё истинное имя - Карас!» Проникшись к Роду отеческой любовью, Карас-Беренди научил его разбираться в конях, как в лесных деревьях. Так и преобразился в течение года лесовик в степняка.

Вежи хана Тугоркана, купившего Рода у бродников, стояли при слиянии рек Снапороды и Углы. Это были переносные островерхие круглые жилища, прикрытые пластами дёрна или кошмой, как у самого Тугоркана и его вельмож. Рабы жили в шалашах из травы и листья. Тут были и печенеги, и поляки, и венгры, даже один грек.

Беренди с юношей жили в землянке, которую Род сам вырыл по-лесному, как учил Букал. Спроворил сруб из крупных слег, чтоб стены не осыпались, и ещё слепил из камней чувал с шестком и дымоводом, так что зимой житье у них было теплее ханского.

Несчётными табунами ведал вельможа Кчий. Он любил сидеть в своей веже, вмяв окорока в подушки. Подлинным блюстителем табунов был пленный Беренди, и половцы, приспешники Кчия, слушались его. Очень сведущим показал себя торчин в конском деле.

Круглый год кони были в степи на кальше [174] [174] КАЛЬША - конский подножный корм. . Зимой корм приходилось добывать из-под снега. Сплошная маета изматывала и табунщиков, и животных. Однако не вечна зима, когда по степи то и дело чамра [175] [175] ЧАМРА - морок, сумрак, мокрый снег с туманом. идёт, от которой в глазах застит и в теле знобит. Омыл Дикое Поле дождями цветень [176] [176] ЦВЕТЕНЬ - апрель. , проклюнулись, пошли в рост свежие ковы ли, и вот он - травень! [177] [177] ТРАВЕНЬ - май. Наконец-то! А Беренди хмур, слезлив, не ко времени чамра по его лицу. «Что с тобою, Карас?» - спросил Род. «По теплу сородичи мои из городов выходят кочевать в степь. А меня нет среди них. Вот и больна душа», - объяснил Беренди.

Роду вздохов старшего раба как было не понять? Сам тосковал всю зиму. Мысленно навещал Букала: старик грустно забирал в кулак бороду, греясь у очага. У самого-то покуда все влепоту, да видит, каково Роду в чужих руках, вот и мучает старика главоболие. А едва мысли обращались к Улите, Род сызнова заставал её в слезах, да не знал причины. Так и хотелось участливо упрекнуть: «Опять ты рюмишь!» Сил не оставалось сдерживать себя, чтобы не ринуться напролом через степь на чубаром жеребце, замаранном серыми пятнами. «Вперёд, Катай! Шибче вперёд! Прямиком на север!» Беренди, прощупывая осторожными речами тайную мысль юноши о побеге, окорачивал её, как мог: «Не дури, хлопче. До конца Дикого Поля поприщ не сочтёшь. Конь падёт, сам окарачунишься [178] [178] ОКАРАЧУНИТЬСЯ - погибнуть; задать карачун - убить. ».

Видя, что голодной смертью парня не напугать, торчин грозно подымал палец: «Самое страшное: одинокий всадник в степи - сайгак для охотников. А их вокруг ух как много! Так и рыщут, так и арканят - и укрюками [179] [179] УКРЮК - аркан, повязанный на шест. , и изручь, без шеста, внакидку… Ну-ну, не перечь. Не будь байбарой [180] [180] БАЙБАРА - пустомеля. . Слушай старшего!» Род все глубже хоронил в душе тайные мечты о побеге. Ждал весны. По весне и Беренди потянул носом, вдыхая даль необъятную. Манила она осторожного торчина, а выманить не могла из прочной обжитой землянки в опасную пустоту.