Элизабет Чедвик - Величайший рыцарь

Он занимался советником Лонгчампом. Изабель не видела его полмесяца и все это время жила в Кавершаме, а до этого видела лишь урывками, когда он заезжал к ней между делами. Возможно, она никогда больше его не увидит, возможно, она умрет в этой комнате. Женщина больше не могла вынести темноту, духоту и какой-то металлический запах, стоявший в помещении, и велела служанкам:

– Откройте ставни, я хочу увидеть дневной свет.

– Но, госпожа, холодный воздух будет совсем не на пользу и вам, и ребенку. Вы простудитесь, – запротестовала одна из служанок.

– Откройте! – повторила Изабель. – Я приказываю вам. Если вы этого не сделаете, я сама встану и открою!

Поджав губы, служанка отодвинула щеколду и распахнула ставни. За окном стоял серый день. Изабель вдохнула холодный влажный воздух. Снова начались схватки, и Изабель вдруг почувствовала, как что-то изменилось у нее внутри и надавило на таз.

Ветер дул в спину Вильгельму и его отряду на всем пути от Лондона, свистел в ушах и помогал скакать быстрее. Временами начинался холодный дождь. Люди запахнули плащи. Всадники приехали в Кавершам вскоре после полудня.

У Вильгельма глаза закрывались от усталости, в них будто набился песок, но, как и всегда, настроение улучшилось при приближении к дому, который быстро стал одним из его любимых. Он находился недалеко от Лондона и Уилтшира и был удобным местом для остановки на пути к портам проливов, отделяющих Англию от Европы. Несмотря на то что дом стоял недалеко от многолюдных мест, он представлял собой тихую гавань. Вильгельм мог в нем отдохнуть, снять напряжение и груз с плеч.

Когда он соскочил с потной лошади и перебросил поводья конюху, то заметил, что, несмотря на непогоду, ставни верхних окон открыты. Он нахмурился и вдруг услышал крик боли, долетевший через окно. Вильгельм замер на месте.

Потом он бросился вверх, перепрыгивая через две ступеньки, и ворвался в зал, словно викинг в монастырскую дверь. Слуги и вассалы пораженно уставились на него, когда он пронесся к лестнице, идущей вверх от возвышения в большом зале. Повитухе сообщили о его приезде, и она уже спешила вниз по лестнице ему навстречу, чтобы преградить путь.

– Графиня Изабель, – произнес он отрывисто. – С ней все в порядке? Я слышал крик…

Женщина неловко поклонилась.

– Да, господин, графиня кричала. Роды проходят очень тяжело, но есть надежда…

Вильгельм побледнел при ее словах, ему стало страшно.

– Что вы имеете в виду? Что значит «есть надежда»? – крикнул он.

Она задрожала, но твердо осталась стоять на месте.

– Ребенок большой, и головка оказалась в неудачном положении, но ребенок повернулся сам, а у госпожи хорошие широкие бедра. С Божьей помощью и, если госпожу не оставят силы, все будет хорошо.

Вильгельм содрогнулся. Он приехал в надежде сбросить груз с плеч, но вместо этого ему приходилось собираться с силами и взваливать на плечи новую тяжесть. Чувство беспомощности пугало. Он ничего не мог сделать для Изабель – ни защитить ее, ни избавить от боли. Он раньше не задумывался, чего это может ему стоить. Он появился дома уже после рождения маленького Вильгельма. Он тогда увидел усталую, но победно улыбающуюся Изабель. Может, она и кричала, но его там не было, и он не слышал ее криков.

– Господин, мне нужно вернуться к графине, – сказала женщина и повернулась.

Он кивнул. Когда она открыла дверь, до Вильгельма донесся еще один приглушенный крик. Ему доводилось слышать подобные звуки раньше – после сражения, когда раненые впивались зубами в куски тряпки или дерева, пока им вправляли кости. Он резко повернулся и пошел прочь от лестницы. Его рыцари заходили в зал, ставили багаж в любимых углах, приветствовали жен и детей, любимых и друзей. Вильгельм почувствовал, как кто-то потянул его сзади, повернулся и увидел сына, глядящего на него снизу вверх огромными голубыми глазами.

– Лошадка, – произнес малыш, размахивая любимой деревянной игрушкой и улыбаясь двумя ровными рядами молочных зубов.

– Да, лошадка, – повторил Вильгельм, хотя у него ком стоял в горле.

Няня стояла за ребенком, но Вильгельм жестом показал ей, чтобы отошла, и понес сына на скамью у боковой стены зала. Его тепло немного успокаивало. Вильгельм отвлекся, рассматривая сына. Он вырос и изменился за время отсутствия отца. Вильгельм занимался управлением Англией и пытался не позволить принцу и епископу разрушить страну. Ребенок все еще оставался пухленьким, но появились намеки на мышцы и мускулы, словно почки на ветке весной. Малыш болтал с ним, слова лились потоком, иногда бессмысленные, иногда очень осмысленные. Предложения получались почти связными. Вильгельм слушал его, отвечал и снова слушал.

Между болтовней сына Вильгельм услышал какой-то звук сверху, и его плечи напряглись. Он бросил взгляд на няню, которая все еще оставалась неподалеку, и понял, что звук ему не почудился, поскольку она тоже смотрела на лестницу. У него к горлу стала подниматься тошнота, живот скрутило. Он считал себя способным пережить все, что только ему приготовит жизнь, но мысль о страданиях Изабель оказалась ужасной. Тут защиты не было. Снова послышался такой же крик, на этот раз громче, полный боли и напряжения… потом наступила тишина. Вильгельм изо всех сил напрягал слух и вдруг уловил очень тихий крик ребенка. И именно этот звук сбросил его с обрыва, разрушил железное самообладание, которое провело его через сотню турниров, привело в Святую землю и назад, а затем помогло подняться до положения одного из юстициариев Англии. Вильгельм передал ребенка няне, широкими шагами направился к лестнице, взлетел по ней и ворвался в комнату над залом. Не обращая внимания на женщин, которые что-то раздраженно кричали, он рванул в сторону занавеску, разделявшую помещение на две части, и вошел в спальню. Изабель полусидела-полулежала на кровати в задранной рубашке. Живот был обнажен, кровь размазана по внутренней стороне бедер. Под ней образовалась целая лужа и промочила матрас. Потные волосы казались темнее обычного, растрепались и прилипли к щекам, по которым текли слезы. На лице также отражались боль и усталость. После рождения младшего Вильгельма он видел ее Мадонной, теперь же стал свидетелем деторождения, кровавого и безжалостного, как долгий день на поле брани, когда точно так же нельзя быть уверенным, что выживешь. Изабель выдохнула его имя, и ее глаза округлились. С другой стороны кровати какая-то женщина качала на руках сверток в полотенце и пыталась успокоить недовольные крики, становившиеся все громче.

Старшая повитуха встала и обратилась к нему, словно к простолюдину:

– Вам нельзя находиться здесь, – укоряла она его. – Это непристойно… лорд.