Валерий Полуйко - Лета 7071

Сколь уж обживает он этот край!.. Людей, что селятся здесь, от податей освобождает, из казны на подъем дает, войско в Невеле держит для защиты рубежа, чтоб спокойно, без страху селился и жил здесь люд. Местные ни в посоху, ни в рать не берутся, дорог не чистят, мостов не мостят, к городу камня, извести и колья не возят, на ям ус подводами не стоят, ни наместнику, ни войску корм не дают — и суд им особый, и торговля без мыта… Но все равно народцу по порубежью не густо. Не любят селиться в таких местах. Беспокойно. Лучше подать платить, и дороги чистить, и корм готовить, и в посоху ходить, чем каждый год загадывать и ждать — будет война или нет. Как война, порубежные — или в плен, или по миру с сумой.

Возле самой деревни снег был еще глубже. Жеребец приустал, пошел тише…

Татары не обращали внимания на подъезжавшего Ивана, видать, по жеребцу принимали его за Бек Булата и продолжали шастать возле изб, как лисы, вынюхивающие добычу.

Иван подъехал к самым избам. Теперь татары узнали его. Замерли. Симеон, сидевший в седле, как на лавке, спрыгнул в снег, поплыл к Ивану.

— Один словили!.. — блеснул он глазами. — Мы его аркан путал. — Симеон повернулся, указал рукой. На одном из коней Иван увидел лежащего поперек холки связанного мужика.

— Распутать! — повелел он Симеону.

Татары стащили мужика с коня, развязали, поволокли к Ивану.

Мужик был стар и хил, седая бороденка его была изжелта-зелена от избяной курни, глаза закислы… Оп повалился в снег, бойко запричитал:

— Помил, болярин!.. Помил!.. Стар я! — Он запрокинул голову, показывая свое лицо. — Помирать остался! Помирать, болярин! Куды мне присмертному в чужу землю?!

— Встань… — насупил брови Иван.

Мужик поднялся, не переставая причитать:

— Помил, боля!.. Помил!.. Стар я… Кой те ущерб от единого? Все сошли! Все… Как и велел, болярин! Один я остался!

— Ай, башка пустой! — сказал ему Симеон и шпигнул в бок рукоятью плетки. — ! Какой боярин? Царь!

— Ца-а?! — как предсмертный вздох вылетело из мужика, и он снова повалился в снег, зарылся в него руками, лицом…

Татары поспешно подняли мужика — он обмякло повис на их руках, будто мертвый.

— Отвечай, пошто деревня спалена? Где люди?

Мужик вдруг ободрился, высвободился из рук татар, осторожно потребовал:

— Перекрестись!

Иван медленно, но твердо перекрестился, хотя и билось в нем яростное желание тут же, сию минуту, отхватить за этот свой крест мужичью голову. Но понял он, что этим крестом добьется большего, чем любой пыткой, и сдержал себя.

— Бают, до бога высоко, а до царя далеко… Да, видать, услышал всевышний нашу мольбу?! Приближил тебя к нашей беде… — Мужик заплакал, громко, как ребенок. Слезы катились по глубоким морщинам на его щеках, как по желобкам, смочили бороду, упали в снег. — Государь-батюшка, радемый наш… Милосердный!.. Радетель и заступник!.. Согнали нас с земли, с родины! Как нехристей и татей. Согнали неповинно, несудно… Пришли люди с саблями да бердышами, болярин с ними, — велели за рубеж убираться. Кто не хотел — нудмо из изб вытягивали, а избы в огонь. Всех согнали… Я, батюшка, в ларь сховался. Схоронил меня старшой сын мой… Велел до Москвы дойти, правды поискать. Вёсну я ждал, батюшка-государь, — в зиму до Москвы не дойти.

— Али навадишь ты так неумно, старик, аль затмение на тебя нашло? Может ли так статься, чтоб мои бояре мой люд с земли сгоняли?

— Богом клянусь, батюшка-государь! Троицей святой! — Мужик поднял глаза к нему, перекрестился, замер под пронизывающим взглядом Ивана.

— Ну, старик!.. — Иван резко втянул через ноздри воздух.

— Богом клянусь! — мужик перекрестился еще истовей.

— Сам зрел того боярина?

— Зрел, батюшка, — здаля! Он на коне осторонь сидел.

— Каков он — помнишь?

— Помню… Страшен! В доспехе кожном…

— Лицом каков?

— Лицом мощелуват, с короткой воронистой бородой…

— Пошто ж меня за него принял?

— Не за его, батюшка, за иного… А болярин всяк в страх! Одно, поди, у них умышленье?!

— То верно речешь, старик!.. — Иван чуть омягчил свой взгляд. — Твоими устами мед пить.

— Помилосердствуй, государь-батюшка, заступи долю нашу лихую!

— Смотри, старик!.. Собакам тебя кину на растерзание, коль лукавством тщишься меня обвести! Иль медом оболью и прикажу боярам облизать тебя. Я повезу тебя с собой, старик, и покажу тебе мощелуватого боярина с короткой воронистой бородой… А ты зри в оба! Да не затмит тебе господь глаза. А ну, сигай-ка поперед меня на холку!

— Да я бежком, батюшка-государь!..

— Сигай, велю тебе!

Иван склонился с седла, ухватил мужика за пеньковый подпояс, втащил на коня. Мужик сжался, приник к холке, конь пугливо скосился на него, куснул удила, запрядал ушами.

— Батюшка… бежком я… — прошептал мужик.

— Молчи, старик!

Иван выехал к дороге. Возле саней его ждали, помимо Федьки Басманова и Васьки Грязного, Левкий и Токмаков.

Токмаков только увидел на Ивановом коне прижавшегося к холке мужика, сразу почуял недоброе. Больно уж ценен должен был быть Ивану этот мужик, раз он тащил его с собой.

Перед самым выступлением на Невель приходил к Токмакову Серебряный и просил передать Шаховскому в Невеле, чтобы тот, боже упаси, не замыслил какого-нибудь вредного дела или каких-нибудь козней против царя в этом походе. Не успел Токмаков предупредить Шаховского, а чуял он, что козней таки понастроил невельский наместник. Дорогу мимо покинутых деревень не иначе как с умыслом проторил, чтобы показать царю разор края и оправдаться этим за какие-то неправые свои дела. Косогор тоже в досаду царю выбрал. А царь, видать, проведал о чем-то и тащит теперь с собой этого мужика, чтобы изобличить Шаховского.

Иван подъехал к своим саням, спустил мужика, спешился сам, отдал узду подошедшему Бек Булату.

— В сани его ко мне! — приказал Иван Федьке, указав на мужика. — Закутай в шубу.

— Государь!.. — приковылял к Ивановым саням Левкий. — Вскую 65 65 Вскую — зачем. те сей смерд? Аль на мысль на каку тя навел?

— Отступи, поп! — угрюмо кинул Левкию Иван, залезая в сани. — Пошто тебе ведать, коль и навел?!

— Эх, пошто?! — блаженно вздохнул Левкий и ревниво позыркал на мужика. — Аз бо також нужусь истой мыслию… Жажду те поведать, да ты все не потщишься внять мне.

— Поп!.. — Иван недобро сощурился, дернул плечом.

— Единым духом, государь!.. Шаховский посогнал смерда с корня!.. Сам!

— Ишь ты?!

— Истинно, государь! — приткнулся Левкий к Ивану. — Не по приключаю 66 66 Не по приключаю — не случайно. домыслил… Голос мне шепчет!.. Душа моя непокоится — что еже обведут тя крамольники?!

— Не обведут, поп. Бог не дозволит, ежели ты будешь почаще напоминать ему обо мне. Трогай, Басман!