Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений

Протопали те музыканты мимо, свернули за угол, и уж тогда мы тоже снова медленно пошли.

И как только мы пошли, я улыбнулась ему и говорю:

— А я рада, знаешь.

— Чему? — мистер Шекспир удивился.

— Рада, что ты мне рассказал про то, что сочиняешь свои сонеты.

— Ну что ж, — сказал мистер Шекспир.

— Очень приятно было это узнать, — я говорю ему, сама — сахар медович.

Мой муж нахмурился.

— Что тебе приятно было узнать? Что я написал так много сонетов?

— Нет, — я ему отвечаю. — Мне приятно было узнать, что у тебя есть кто-то, кому ты сочиняешь так много сонетов.

Мистер Шекспир свесил голову.

Тень от павлиньего пера ему упала на лицо. Перо все грязное, замызганное. Дождь вовсе не пошел богатому павлиньему перу на пользу. В ту минуту оно скорее походило на знак оскорбленной гордости.

Ну, и тут я выказала своему насупленному супругу все свое осуждение, притом нарочно говорила чувствительным, ребячьим голоском.

— Мне очень приятно, что у тебя есть кто-то, — я сказала. — Мне очень приятно, что у тебя есть для кого стараться и сочинять свои сонеты. И тем более мне приятно, что кто-то, для кого ты сочиняешь свои сонеты, такие качества имеет, что ты сочиняешь так много сонетов.

Я потянула его за рукав, чтоб он остановился.

Протянула руку к его лицу.

Он даже рот открыл.

И в этот открытый рот я ему бросила крупную вишню.

— Да еще плату получаешь, — говорю.

Мистер Шекспир поперхнулся.

— Сто с лишним, — говорю. — Она обожает небось сонеты.

Я похлопала мистера Шекспира по спине.

Он заглотнул эту вишню, всю, с косточкой.

— Небось она жить не может без сонетов, — я говорю. — Небось она на сонетах помешалась.

Мой супруг откашливался и плевался.

Мотал руками.

Опять он красный стал, как свекла.

— Что? Что? — я крикнула. — Что ты стараешься сказать?

Чуть не подумала, что он прощенья хочет попросить.

Признаться честно, надеялась я, что он попросит у меня прощенья.

Вот дура.

И дождалась, о Господи.

Нет, не сказать, чтоб он у меня попросил прощенья.

Мистер Шекспир глубоко вздохнул, прочистил горло.

— Это не она, — сказал мистер Шекспир.

Мой супруг.

Порочный мистер Шекспир.

В любви отступник.

Я споткнулась об подол этого горохового плаща.

Я вляпалась в кучу конского навоза.

По крайней мере, по-моему, то, во что я вляпалась, был конский навоз.

А может, это человечье говно было, кто его знает.

Свободно могло быть говно его папаши, если бы он в гости в Лондон заявился.

Да и самого мистера Шекспира могло быть говно, если на то пошло.

(Мы уже недалеко были от его квартиры.)

Лежало на Грейшез-стрит: такая золотая кучка.

Ну, я и вляпалась.

Оступилась и вляпалась.

Фамилию моего супруга можно писать на разные лады:

Шагспер.

Шакспур.

Шейкшафт.

Чакспер.

Пишите любым способом, как только вам взбредет.

Пишите любым способом, пишите, как вам нравится, и как вам не нравится, пишите.

Что греха таить, читатель:

Мне стало тошно.

Потому что, ох! — да поняла я, что имел в виду мой супруг.

И если я всю жизнь чуть не безвылазно торчу в нашем городе Стратфорде, это еще не означает, что я слыхом не слыхала про платоническую любовь.

Знала я, какие ужасы творил Сократ с учениками.

Знала, за что этого грека заставили выпить цикуту.

А посмотрите, что случилось с юношами из города Содома, когда они чересчур себе много позволили, привечая ангелов.

Тот, кто не любит женщин, к мужчинам не может быть причтен.

Нет, но это ж надо!

Эту свою книгу я начала его словами.

И зря, теперь-то мне понятно.

Что ж я, тень его?

Да нет, какая ж я ему тень.

Или может, я его эхо?

С чего бы.

Нет, книгу надо начинать своими собственными словами.

Так что уж вы воротитесь к началу и сотрите самую первую мою фразу, ладно?

Сотрите и думать про нее забудьте.

И пусть книга миссис Шекспир начинается так:

«Нет уж, спасибочки!»

Ох, да, этот плащ гороховый на меня был длинный.

Помните?

Я ж на десять дюймов и три четверти ниже, чем был мистер Шекспир.

Что ему повыше щиколотки, мне было аж до пят.

Вот почему (вдруг вам интересно) случилось так, что я споткнулась об этот его гороховый подол.

Споткнулась и вляпалась в навоз.

Это как сноска к первой фразе моей главы насчет цикуты (номер девятнадцатый из этой из второй части).

Низко опустилась, можно сказать, — к примечанью, под строку.

Вы уж мне простите такую игру словами.

Сама презираю писателей, которые не брезгают играть словами.

Честное слово вам даю, больше не стану безобразить своих страниц.

— Ну как? — я спросила у мистера Шекспира. — И шел там дождь?

— О чем ты? — он не понял.

— В этом сонете летнем, — говорю. — Шел там дождь?

Мистер Шекспир нахмурился.

Смотрю: перебирает в голове весь этот свой сонет, вовсю старается припомнить, какая в нем погода.

— Нет, пожалуй, — насилу вспомнил. — Нет-нет, там нет дождя [48] Мистер Шекспир, по-видимому, долго думал от того, что в сонете 18 и впрямь есть строки о погоде: «Вот солнечный в лазури глаз сверкает, / Вдруг тучи закрывают небеса…» (пер. В. Васильева). .

— Понятно, — говорю.

Он прямо вылупился на меня.

— Какого черта, — говорит, — при чем тут дождь?

— Так, — говорю, — просто вот подумала, вдруг ты сонеты пишешь, чтоб плащи получше продавались. Вдруг подумала, не изготовляет ли, часом, твой благодетель плащей.

Тут мой супруг смахнул мою руку со своего локтя.

И на ладонь подул, как будто обжегся моими этими словами.

— Между прочим, — сказал мистер Шекспир, — человек, о котором у нас с тобою речь, высокого рожденья.

Тут я не удивилась.

Я ж вам говорила, что знатных он любил.

Мистер Шекспир всегда был сноб.

— Понятно, — говорю. — И богатый он?

Мистер Шекспир пожал плечами.

Я уж не раз тут поминала о том, как он плечами пожимал, но, сказать по правде, мне следовало бы писать только, что, как мне кажется , он пожал плечами.

Я вам уже поминала про его модный камзол.

А теперь я заметила, что плечи у этого камзола до того уж вздутые, что понять никак нельзя: пожал ли человек плечами, не то он передернулся.

Я люблю, чтобы все точно.

Пожми мистер Шекспир плечами, это бы показывало, что ему безразлично, богат его этот друг, нет ли. По крайней мере, что он передо мной прикидывается, будто ему это безразлично.

Ну, а если передернулся человек — это скорей показывает его смущение.

Или досаду, что я насмелилась задать такой вопрос.