Александр Струев - Царство. 1951 – 1954

— Смотри у меня, Нина! — пригрозил хозяйственник.

— У нас порядок! — пролепетала сестра-хозяйка.

— Лена с Татой как? — спросил Маргаритов.

— Ждут! — прошептала Нина Михайловна.

— Хорошо, — вздохнул полковник, — иду министра встречать! — со значением добавил он и, оправив китель, поспешил на крыльцо.

Время от времени по Стромынской дороге, скрываясь от посторонних глаз, министр Вооруженных Сил маршал Булганин уезжал на Лосиный остров. В эти выходные он собирался навестить ненаглядную Машеньку, ведь обещал к ней наведаться в воскресенье, но в Малаховку, где министр организовал для возлюбленной домик, ехать душа не лежала, не хотелось встречаться с ее говорливой неугомонной мамашей, а мамаша, как назло, увязалась за дочерью. «Поеду в Покровское», — решил министр и велел начальнику Хозуправления ожидать его на Лосином острове.

В сорока минутах езды от Арбата было патриархально и благопристойно. В старину здесь выстроил охотничий терем царь Алексей Михайлович по прозвищу Тишайший, потом светлейший князь Александр Данилович Меншиков, махнув рукой на обветшавший старомодный дворец, возвел по соседству просторные хоромы, да так и не удосужился в них пожить, а после — в каких только руках имение не перебывало! Теперь, отремонтированные помещения Покровского находились в ведении Совета министров и числились загородной резиденцией. По существу, этой резиденцией уже несколько лет пользовался исключительно товарищ Булганин. Раз, а то и два в месяц он устраивал в укромном заповеднике самый, что называется, джентльменский отдых. Люди в Покровском были неболтливые, благонадежные, «исключительно сознательные», как справедливо выражался начальник военного Хозуправления.

Машина министра въехала в ворота ухоженного парка и, шурша шинами по розоватому гравию, подкатила к парадному. Николай Александрович вышел. Двери и окна в доме были распахнуты — лето. Откуда-то изнутри доносился девичий смех и звуки рояля. Николай Александрович счастливо улыбнулся.

— Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза! — отдавая честь, отрапортовал Маргаритов.

— Привет, привет! — кивнул полковнику маршал, ткнул ему в руки расшитую золотом фуражку и увесистую кожаную папку, набитую бумагами: — Неси!

Музыка стихла.

— Какая красота! — оглядывая окрестности, протянул министр. — Как здесь спокойно! — любуясь блеском далекой реки, раскидистыми вековыми липами, затейливыми клумбами и декоративными кустами, умилился он.

Маргаритов распахнул входную дверь.

Министр поднялся переодеться и возвратился в столовую уже в свободном льняном костюме. Любая одежда на нем сидела как влитая, делая седовласую фигуру Булганина импозантной и внушительной. Глядя на молодцеватого, исполненного солидности человека, любой признал бы в нем высокое начальство, таким заметным и убедительным смотрелся министр. И даже пустяковая мелочь в облике: выглядывавшая из-под рукава пиджака запонка, небрежно повязанный галстук, слегка подвернутые манжеты — подчеркивала его исключительность. Рассказывали, что в детстве товарищ Булганин выделялся среди сверстников улыбчивостью и серьезностью одновременно.

Маршал занял место в центре стола, в кресле с мягкими плюшевыми подлокотниками.

— Подавать обед? — осведомился Маргаритов.

— Подавай! — благосклонно кивнул Булганин. — Садись тоже, Боря. Ниночка, налей нам по рюмочке! — попросил он Нину Михайловну.

— Нельзя мне, товарищ маршал! — отнекивался полковник. — Не могу я, не имею права!

— Со мною можно! — вальяжно позволил министр.

Перед тарелкой Булганина стоял красивейший хрустальный фужер с позолоченными краями на продолговатой граненой ножке.

— Мне рюмочку, вон ту, малю-ю-юсенькую! — заверещал хозяйственник. — Хватит, хватит! — останавливал он Нину Михайловну.

— Давай, Боря, — приподнял фужер Булганин. — За победу над врагами!

— За победу, товарищ маршал! — затряс щеками Маргаритов и преданно заглянул в глаза Николаю Александровичу, хотя абсолютно не понимал, про какую победу тот говорит? Над кем победу? Что означает эта победа? Но рассудил просто — министру видней.

Выпили. Булганин слегка порозовел.

— Что за коньяк?

— Армянский, «Двин», — доложил Маргаритов.

— «Двин» Сталин уважал, — отметил Булганин. — Крепкий, сволочь, сорок три градуса, а пьется легко. Мастера по коньякам армяне, ничего не скажешь! Плесни-ка еще.

Полковник бросился исполнять.

— Смотри, Боря, какой цвет плотный, — слегка взбалтывая содержимое, продолжал министр. — А аромат каков? Я «Двин» издалека слышу!

Маргаритов тоже принюхивался.

— Хорош, хорош! — нахваливал министр. — А вино армяне делать не умеют, в рот возьмешь — выплюнуть хочется, приторно-сладкое у них вино и обязательно крепленое. Климат в Армении для настоящего вина не годится, то ли жарко, то ли почва не та, то ли вода, словом, не получается у армян вино. Пусть лучше коньяками занимаются.

Он опять принялся взбалтывать содержимое бокала, наблюдая, как золотисто-коричневая жидкость стекает по гладким стеклянным стенкам.

— Покушайте, товарищ маршал! — извиняющимся голосом проговорил Маргаритов.

Министр вяло поковырял вилкой шопский салат, проглотил кусочек копченого угря, доставленного из заповедного Селигера, и снова пригубил. Нина Михайловна вынесла овальную фарфоровую супницу.

— Ну, запах! — воскликнул Николай Александрович, когда сестра-хозяйка отняла увесистую крышку.

Нина Михайловна елейно улыбалась.

— Соляночка! — угадал министр.

— Рыбная, — уточнил начальник Хозуправления.

— Недурно!

Соляночка эта, приготовленная на линях, стерлядочке и всякой пузатой мелочи, пошла, как к себе домой. Булганин умудрился съесть аж две тарелки, хотя говорил, что последний месяц старается ограничить себя, не поддаваться гастрономическим излишествам.

— Ди-е-та! — по слогам выговорил он, доедая суп, и наотрез отказался от второго. — Рекомендации нарушаю! Разве ж такое возможно?

— Конечно, возможно! — с придыханием отвечал полковник. — Перебарщивать, конечно, нельзя, это верно, — простодушно рассуждал подчиненный, — так разве вы перебарщиваете?

Булганин отставил в сторону тарелку и удовлетворенно вздохнул:

— Чай буду пить в гостиной!

Министр Вооруженных Сил переместился в зал с белым роялем. Устроившись на широком диване с мягкими подушками, он с удовольствием обозрел собственное отражение, застывшее в огромном зеркале под золоченой рамой, занимавшем чуть ли не всю противоположную стену.

— Зеркала, зеркала! — любуясь на себя, проговорил маршал и пригладил ладонью седые волосы.

— Пойду я, товарищ маршал! — протараторил Маргаритов. — Сейчас чаек вам подадут.