Штефан Хейм - Хроники царя Давида

— Почтенные господа, позвольте вашему слуге высказать несколько замечаний по этому вопросу, — отозвался я. — Я основательно проштудировал книгу Самуила, известны мне и устные предания. Посему я смело утверждаю, что перед нами — один из прелестнейших и наиболее поэтических рассказов о юности мужа, предназначенного для великих дел. Представим себе, как старый провидец приходит в Вифлеем, с душой, вдохновленной словом ГОсподним: «Я посылаю тебя к Иессею, вифлеемлянину, ибо средь сыновей его увидел я царя». А там его обступают, толпятся вокруг него пастухи, молоденькие девушки, старухи и просят благословений или пророчеств за доступную плату; Самуил же, высокий, худой, мрачный, устремляется к хижине Иессея. Жители деревни вытягивают шеи: что ищет великий пророк под этой скромной крышей? А великий пророк велит Иессею привести его сыновей, шестерых неотесанных деревенских увальней, и Яхве шепчет ему: «Не смотри ни на вид их, ни на крупную их стать; человек видит лишь то, что находится у него перед глазами, ГОсподь же смотрит в сердце». И спрашивает Самуил Иессея: «Все ли твои сыновья здесь?» Тогда привели и юного Давида, который пас овец; он пробирается сквозь толпу разинувших рты людей и предстает пред очи Самуила: загорелый, с красивыми глазами и благородной осанкой — так описал его Самуил в своей книге; полагаю, почтенным господам это известно. И ГОсподь БОг приказывает Самуилу: «Встань! И помажь его, ибо это он».

Ванея, сын Иодая, барабанил пальцами по колену, а Иосафат, сын Ахилуда, сглатывал, как будто в горле его что-то застряло, лишь только лоснящееся лицо священника Садока сияло от удовольствия.

— Ну и что, — в некоторой нерешительности спросил пророк Нафан, — в отчете чего-то недостает?

Я надеялся, что кто-то другой укажет на явные несообразности, однако все молчали, и в конце концов пришлось мне отважиться на объяснение:

— Предположим, Самуил действительно пришел в Вифлеем и все было именно так, как он об этом повествует. Но разве не стал бы тогда Давид известнейшим отроком в городе? В Вифлееме месяцами обсуждали бы это, а Иессей и шестеро старших его сыновей отправились бы ко всем своим дядьям, кузенам и зятьям, дабы сообщить им о чести, коей их семья была удостоена. Весь род иудейский в короткие сроки узнал бы об этом событии и похвалялся бы тем, что один из многообещающих его юношей станет скоро царем Израиля. Сколько времени потребовалось бы для того, чтобы эта молва достигла ушей царя Саула, и разве он не приказал бы схватить юного Давида и привлечь его к суду за самозванство или даже за тайный заговор? А когда Давид впервые появился при царском дворе, разве кто-либо подал голос и сказал: «Посмотри, мой повелитель, на этого красивого юношу, который так хорошо играет на арфе и поет: не Давид ли это, сын Иессея, что был недавно помазан Самуилом на царство вместо тебя?» Никто!

Садок взбешенно смотрел на меня.

— Я рад, что Эфан, сын Гошайи, поднял этот вопрос, — хрипло проговорил он, — ибо это один из основополагающих вопросов, который необходимо решить. Сдается, существуют два вида истины: одна, которую желает найти наш друг Эфан, и другая, что зиждется на слове ГОспода Яхве, как изложено оно его пророками и его священниками.

— На БОжьем учении, — заметил Ванея и сунул себе в рот тянучку.

— Верно, на учении! — Толстые щечки Садока побагровели. — И там, где эти два вида истины не согласуются, я должен настаивать, чтобы мы следовали учению. Если каждому вздумается подвергать все сомнению и доискиваться своей правды, то куда это нас заведет? Величественный Храм, который мы возводим, обрушится прежде, чем будет сооружен; рухнет и трон, созданный царем Давидом, на котором сидит теперь сын его Соломон.

Иосафат, сын Ахилуда, успокаивающе поднял руку.

— Господин Садок более чем справедлив в своем требовании следовать нашим традициям, освященным временем и ставшим неотъемлемой частью наших преданий, даже если кое-что, как может показаться, и противоречит здравому смыслу. С другой же стороны, Эфан, сын Гошайи, как редактор должен указывать нам на некоторые уязвимые места в нашем материале. Однако противоречия, Эфан, надлежит сглаживать, а не выпячивать. Противоречия смущают и отравляют душу; мудрейший же из царей Соломон желает, чтобы мы сделали ударение на поучительных аспектах жизни. Наша задача в том, чтобы отразить величие нашего времени, для чего необходимо выбрать золотую середину между тем, что есть, и тем, во что должны верить люди.

Элихореф, сын Сивы, один из писцов, предложил включить историю помазания в Хроники царя Давида; его брат поддержал это предложение. Оно было принято единогласно с условием, чтобы я подправил этот храмовый документ в тех местах, где он звучал недостаточно убедительно. После чего Иосафат, сын Ахилуда, объявил перерыв, чтобы подкрепиться мясом ягненка, поджаренным на вертеле, которое жители Моавита и дети Эдома называют шашлыком. А после трапезы, в которой участвовал и я, пророк Нафан предложил отдохнуть под тенистыми деревьями дворцового сада, пока не спадет полуденная жара и не исчезнет чувство тяжести от обильной еды, которое испытывали все.

Подремав или погуляв по саду, члены комиссии снова собрались в зале заседаний, и Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель, объявил, что второй пункт повестки дня — это история с Голиафом, а поскольку таковая является в первую очередь эпизодом военным, было бы весьма желательно, чтобы Ванея, сын Иодая, изложил свои соображения первым.

Ванея сдвинул брови. История с Голиафом, сказал он, хоть и является военным эпизодом, все же не совсем вписывается в эту область. В историю эту вплетены и другие элементы, личностного и династического характера, которые, несомненно, не могут рассматриваться отдельно от военных аспектов, таких как применение легкого оружия против облаченных в доспехи войск либо воздействие насмешек или угроз на моральное состояние войска перед битвой. По просьбе своего друга Иосафата, сына Ахилуда, он распорядился изучить записи и архивы Авенира, сына Нира, который стоял во времена царя Саула над войском и командовал сражением против филистимлян под Эфес-Даммимом. Но несмотря на основательные поиски, когда ни одна глиняная табличка не осталась непроверенной и ни один свиток — неразвернутым, не было обнаружено ни единого слова о том, что Давид во время или после битвы убил великана по имени Голиаф. Это, конечно, совершенно не говорит о том, что под Эфес-Даммимом не пал великан с таким именем или что Давид не сразил его, ведь битва складывается из множества отдельных поединков, и нельзя же к каждому воину, сносящему голову противнику, приставить летописца. Тем не менее представляется весьма странным, что такой хитрый лис, как Авенир, который, кроме всего прочего, был вынужден проявлять особую осторожность из-за своего романа с Рицпой, наложницей верховного военачальника, царя Саула, не упомянул о поединке, который, вероятно, сыграл решающую роль в исходе этого сражения.