Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

И каменных дел мастер сказал, что говорил как-то в «Катке» с иезуитом, и тот, отягощенный вином, хвастал, будто приехал в Москву как эмиссар самого Хуана де Марианы, мозга ордена Иисуса, стремившегося создать вселенскую империю, покорную отцам иезуитам, и всюду протянуть свои щупальца.

В том же «Катке» Крис многое поведал Лермонту об ордене Иисуса.

— Иезуиты рассказывали мне об отце Матвее Риччи. Миссионером отправился он в Китай в 1583 году и пробыл там тридцать лет. В Китае уже никто не помнил первого европейского гостя — Марко Поло, посетившего Срединную империю в тринадцатом веке. Риччи освоил невероятно сложный китайский язык, носил платье конфуцианского ученого, следовал всем обычаям страны. Он беседовал с самим императором. Китайцы, как он узнал, считают себя буквально пупом земли. Под небесами лежит вот уже почти две тысячи лет одна цивилизованная страна — Китай, а Англия, Франция, Испания, Португалия, Америка — это островки, населенные варварами, в Мировом океане. Именно китайцы изобрели бумагу, порох, компас. Риччи умер в 1610 году, оставив интереснейшие записи. Но китайцев ему так и не удалось обратить в свою варварскую веру. Они забыли его еще быстрее, чем Марко Поло.

Галловей все пристальнее следил за политикой Карла II. На посольском дворе он не пропускал случая побеседовать с вновь прибывшими англичанами, расспрашивал их, брал у них последние газеты и книги. Всем самым интересным он спешил поделиться со своим другом Лермонтом.

— Карл, — рассказывал он, — спелся с архиепископом Кентерберийским, главой Высокой церкви, и ведет с ним настоящую войну против пуритан. У нас в Шотландии джентри сильно настроено против Карла за то, что тот стремится отобрать в пользу казны десятину, которую взимала когда-то Католическая церковь, а теперь взимается лэрдами не столько для пресвитеров, сколько в свой карман. Наши дворяне даже вошли в заговор, собираясь лишить Карла престола и посадить на его место маркиза Гамильтона, представляющего на посту лорда комиссионера короля в Шотландии.

И снова поход. Казалось, он вовсе и не вспоминал Наташу в походе, а была она неразлучно с ним, незримо рядом и в бою, и в походе, и у бивуачного костра, в утренней заре и в час заката. Прилепилась жена к мужу, ничего не скажешь, воистину стали они одной плотью.

Галловей вошел с бочонком пива под мышкой, поклонился не без изящества и приветствовал Лермонтов притчей Соломоновой:

— Не учащай входить в дом друга твоего, чтобы он не наскучил тобою и не возненавидел тебя. И вдруг он закричал:

— Письмо! Письмо из Лондона! Я еду домой! Домой!..

Он бросился обнимать остолбеневшего Лермонта.

Оказывается, несколько месяцев тому назад, в начале лета 1632-го, написал он своему давнему товарищу Айниго Джонсу в лондонскую гильдию зодчих и строителей. И вот — подумать только! — с другого конца Европы секретарь аглицкого посольства привез ответ Джонса.

Об Айниго Джонсе, лучшем своем друге, Крис Галловей много рассказывал Лермонту с самого начала их знакомства в Москве. Крис повстречался с Айниго на чудесной Старой площади во Флоренции у памятника Козимо Медичи. Айниго сидел у подножия конной статуи и зарисовывал великолепные дома бессмертного города цветов. По его костюму и по песенке, которую он насвистывал, Крис сразу признал в нем южника и смело завязал разговор. Айниго предложил осмотреть дивный собор и Палаццо Питти зодчего Брунеллески. С той встречи стали они неразлучными друзьями. Оба мечтали об окаменевшей музыке прекрасных зданий. Обоим претили «тюдоровский хаос» и пышная елизаветинская безвкусица. И тот и другой бредили Ренессансом. Вдвоем, с книжкой Андреа Палладио вместо чичероне, обошли они всю Флоренцию, объездили Италию, побывав в Генуе, Милане, Пизе, Вероне, Болонье, Виченце, где родился и умер Палладио, и, конечно, Риме, где особенно восторгались величественным собором Святого Петра, построенным по проекту гениального Браманте, все глубже проникая в стройную систему классической архитектуры Возрождения, покоившейся на незыблемых античных ордерах, все горячее исповедуя палладианство, это самое модное в конце XVI века направление европейского искусства.

В Венецию они попали к большому празднику: Антонио — строитель моста, автор знаменитейшего «Моста вздохов», открывал новый изумительный мост Риальто…

Крис Галловей прочил великую будущность своему другу и не ошибся в нем. Уже в 1615 году кто-то из англиян привез в Москву такую весть: король Иаков назначил Айниго Джонса Surveyor General of His Majesty's works — генеральным смотрителем всех архитектурных работ Его Величества, иными словами — первым зодчим Англии и Шотландии!

Потом Крис слышал, что в 1619 году Джонс затеял грандиозную переделку королевского дворца Уайтхолла. Весь двор и лондонцы были в восторге от первого зодчего, но новый король, Карл I, воцарившийся в 1625 году, был страшным мотом и расточителем, в казне у него всегда было пусто. Из-за безденежья Джонсу удалось завершить лишь малую часть дворца прекраснейшей в Британии трапезной — Банкетным домом. Здание это — подлинный триумф высокого Ренессанса в сочетании с английскими национальными архитектурными канонами. Палладио, будь он жив, пришел бы в восторг от его пилястр и балюстрад. Но планов у него было много, очень много…

Собираясь на родину, мастер Галловей написал другу молодости письмо, передал его в аглицкое посольство — кто-то из посольских собирался плыть северным путем в Лондон. Но не зазнался ли старый друг, не пошла ли у Айниго голова кругом от королевских заказов? И вот ответ: старина Айниго Джонс, первый зодчий Англии, зовет его в Лондон, на родину, ему требуются преданные своему искусству, не обделенные талантом архитекторы, он помнит старую дружбу и никогда ей не изменит. Нет, сын хамовника из графства Смитфильд не зазнался: он готов, он клянется святым Варфоломеем (Айниго Джонс родился в приходе святого Варфоломея), что готов немедленно предложить Кристофору Галловею пост своего помощника по строительству дворца Ее Величества королевы Генриетты, венценосной супруги Карла I…

Джордж Лермонт и радовался за своего единственного настоящего друга в Москве, и печалился по поводу близкой разлуки. До глубокой ночи горела свеча в окне маленького домика у Арбатских ворот. Допив последнюю кружку горького пива, Крис Галловей заночевал у Лермонтов. Скоро в горенке раздался его богатырский храп, у коего было больше колен, чем в руладах любого соловья. А Джордж Лермонт не спал и до первых, и до вторых петухов. Болели старые раны, но пуще боевых ран грызла сердце тоска по навсегда потерянной родине с вечно юной подружкой Шарон и неизбывно печальной матушкой.