Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель

Но вот погоня, настоящая погоня, как встарь, вскочил на коня и вперёд ха разбойниками. Ветер в лицо, ветви деревьев хлещут по ногам, а ты несёшься без остановки, чтобы схватить злодеев и привести в качестве трофея в кандалах.

Красота.

Миша размечтался и чуть, было, не опоздал на поезд. Дорога вновь вела в Стрельну, туда, где началось расследование и закончилось путешествие по столь короткой жизни Сергея Мякотина, учащегося кронштадтской гимназии, так и не сумевшего вступить во взрослую жизнь.

Жуков вошёл в вагон последним, когда кондуктор начал закрывать дверь вагона. Железнодорожный работник раздражённо засопел, но произнёс довольно спокойным голосом: «Прошу!»

– Благодарю, – пробурчал запыхавшийся Миша и прошёл дальше в вагон, где устроился у окна.

Иной раз Жуков изумлялся избирательности памяти, то начнёт ни с того, ни с сего рисовать картины только минувших событий, а то и из далёкого прошлого. Отчего—то сейчас он вспомнил одно из первых дел, когда ещё совсем юный, с нежным пушком над верхней губой, он почувствовал себя равным Видоку и нарисованному фантазией Эдгара По мосьё Дюпену. Сколько в то время набил шишек. Хорошо, хоть шишек, а не сделал непоправимых ошибок, из—за которых, сгорая со стыда, сбежал бы из сыскного отделения. И спасибо Ивану Дмитричу, что тогда не поставил крест на заносчивом агенте, а взял под крыло молодого сотрудника и начал ненавязчиво, а как само собой разумеющееся, обучать профессиональным азам.

Что стоила та история, когда он заметил га Невском ВенькуСтодолю, разыскиваемого за разбойное нападение, и начал за ним следить. Тогда казалось, делает так умело, что преступнику никогда не догадаться о Мишиной слежки. Ходил долго, часа четыре, то по кабакам, то по каким—то лавкам, то забрёл на постоялый двор. Жуков расслабился, вот, мол, Сенька в его руках, да не тут—то было. Стодоля давно приметил молодого агента и водил за собой, как телка на верёвочке. Хорошо, что ножом не сделал Мише дополнительных отверстий в теле, а только ударил по темечку кожаной дубинкой, наполненной дробью, и сбежал.

Молодой помощник получил не только головную боль от удара, но и обидный выговор от Путилина не за то, что упустил преступника, а что так бездарно поставил себя под удар. Надо было всего лишь доложиться, что Сенька в городе, а дальше нашли бы. Это кажется обывателю, столица велика, да спрятаться в ней негде, с умом всякого найти можно, в особенности такую личность, как известный в определённых кругах Стодоля, не всё ли равно днём раньше, днём позже.

И дело было не в пробитой голове, а в уроке, полученном Мишей от Ивана Дмитриевича.

Путилинский помощник вновь ёрзал в уютном поезде и смотрел в окно, не замечая ни проносящейся мимо возрождающейся после зимней спячки природы, ни серых крыш домов, над которыми тоненькими змейками вился дым, ни кондуктора, стоящего над ним и в третий раз спрашивающего билет.

– Что? – наконец очнулся от мыслей Миша.

– Извиняюсь, ваше благородие, – у вагонного служащего глаз намётан, – ваш билет.

Жуков протянул кусок плотной серой бумаги, не давала никаких поблажек служба в сыскном отделении, приходилось оплачивать проезд не только на поездах и речных судах, но и на извозчиках. Хорошо, если попадался знакомый по каким—либо делам, либо, прослышанный отакого рода полицейской службы. Вот и приходилось иной раз тратить деньги из собственного денежного довольствия.

– Любезный, ты случаем четвёртого числа в четырёхчасовом не обслуживал пассажиров до Стрельны? – на всякий случай поинтересовался сыскной агент.

– Четвёртого? – Сморщив лоб, повторил кондуктор. – Четвёртого мы возвращались, утренним в одиннадцать и в шесть по полудни.

– Спасибо, любезный, – и Миша отвернулся к окну, тем самым показав, что разговор окончен.

Кондуктор некоторое время потоптался у сидения и, пожав недоумённо плечами, пошёл проверять билеты далее, так и не поняв, что от него хотел молодой человек.

Мишу же беспокоило неясное чувство, что он что—то всё—таки упустил. Какую—то мелочь, но которая со временем станет такой важной, что повлияет на весь ход дальнейшего расследования.

«Что жея всё—таки упустил?» – Мучился Жуков, разминая пальцами виски. Вроде бы и пронзала резкой болью голову, но как—то быстро исчезала, словно стрела выпущенная из тугого лука.

Вёрсты бежали друг за дружкой, отмечая очередную невысокими столбами с царским гербом и приближая состав, под мерный стук колёс, до станции Стрельна.

Хотелось бы найти первым преступников, но не всегда удача идёт впереди ищущего. Всякое бывало и порой весь в мыле, как лошадь после быстрого бега, а лавры достаются тому, кто оказался просто ближе. Миша в таких случаях не расстраивался, да было незачем, ведь злоумышленник пойман, а это самое главное, что требовалось на сыскной службе, иногда опасной, а иногда курьёзной. Как с неделю тому, когда Жуков, нос к носу, столкнулся с известным карманным вором ИзейГикельштейном по прозвищу Везунчик. Растерялся преступник, не ожидавший в трактире на Большом проспекте, куда он зашёл пообедать, столкнуться с помощником Путилина, о котором был много наслышан и которого показали как—то на Невском и тогда же предупредили, что Мишка, мол, Жуков молод, да шустёр, как Иван Дмитрич. Недаром начальник сыскного отделения лично обучал молодого сотрудника премудростям розыскного дела. Поговаривали, что сам Путилин готовил себе на смену молодого помощника, хотя многие и с нетерпением ждали отставки с виду добродушного сыскного начальника, но опасались, а не будет ли хуже при новом?

Неизменный спутник по столице – трость с потёртой ручкой – удобно сидела в руке, словно являлась продолжением пальцев. Сколько раз выручала из затруднительных положений, что и не счесть. Иван Дмитриевич изредка носил с собою в кармане пистолет, всё больше по старинке управлялся с нарушителями городского спокойствия, а иной раз с помощью неизменной трости отбивался от сверкающих у лица ножей и железных, обтянутых кожей, дубинок. Всяко бывало, Путилин и счёт потерял таким происшествиям.

Сейчас шёл, помахивая тростью по Казанской, на встречу с Сенькой Иевлевым, известным в определённых кругах Санкт—Петербурга, как Ивушка. За столь ласковым прозвищем скрывался саженного роста детина с о шрамом через правую щёку, готовый в минуты раздражения в пьяном угаре, любого вбить по макушку в землю пудовым кулаком. Не терпел, когда называли его Ивушкой, считал чуть ли не оскорблением.

Путилина Сенька уважал и при каждом свидании страх охватывал, словно маленького мальчика при виде родительского кожаного ремня. Становился робким и руки не знал, куда деть.