Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Пожалуйста, прочтите.

– Я не грамотный, – бросил в раздражении Синельников, – читайте сами.

– Тимофей Игнатьич, имея такую библиотеку, письменный прибор. – надворный советник указал рукой, – и как я вижу недописанный лист бумаги у вас на столе, – укоризненно пожурил Соловьев, – а еще говорите о неграмотности.

– Давайте. – протянул руку Синельников.

Через несколько минут лицо его еще более побледнело, на щеках заиграли желваки.

– Это все ложь, – и он бросил лист серой бумаги, перечеркивающей все его планы, на стол, – и вы можете доказать?

– Постараемся.

– Наслышан я о сыскной полиции, но чтобы честного человека…

– Поговорим об этом в другом месте, – Путилин прервал тираду Тимофея, резко вставая со стула, который зашатался, но не упал.

Синельников притих, даже плечи опустились вниз и. казалось, что он стал ниже ростом.

– Разрешите, хотя бы одеться?

– Ваше право.

Кроме расписки Задонского в квартире ничего найдено не было, да и не особо что—то искалось. Удачей казалось, что осторожный человек, каковым являлся Тимофей, не избавился за прошедшее время от процентных бумаг, ведь, наверняка, знал, что каждая из них номерная.

– Потрудитесь, сперва, подписать.

Синельников вскочил, вырвал у Ивана Ивановича перо, хотел бросить на пол, но сдержался и поставил подпись.

– Теперь позволите7

– Да, конечно.

Через час Синельников сидел в одиночной камере при сыскной полиции. Он дико оглядывался кругом.

Присел он на железную кровать, покрытой серым, выцветшим от времени, байковым одеялом, и с подушкой, лежащем поверх одеяла, в чистой наволочке.

Камера была довольно обширной комнатой, длинной и казавшейся очень узкой от высокого потолка. Стены были окрашены аршина на полтора от полу коричневой, и далее вверх до потолка желтою красками. Окно находилось почти под самым потолком и смотрелось черным провалом в неизвестность. На улице наступил поздний вечер. Дверь, хотя и низкая, но казалась тяжелой из—за железа, которым была обита, выше к верхней части небольшое круглое отверстие, в которое вставлено стекло. Небольшой деревянный лакированный стол и такой же стул дополняли убранство временного жилища Синельникова. отведенное законом.

Тимофей потер глаза, провел рукой по лбу, не сон ли это, но вглядываясь во все происшедшее с ним до появления в настоящей обстановке понял все, кажется веревочка перестала виться, конец близок. Он знал, что бывает за убийство, если отрицать все и не сознаваться. То каторга на полный срок, ежели же сознаться в содеянном, то господа судьи никогда более трети положенного законом срока не дают. Вот и задумаешься над положением, в которое попал, но не успел Синельников додумать, как отворилась скрипучая дверь и голос пробасил:

– На допрос.

Тимофей встал, одернул куртку и направился к двери. Сперва надо узнать, какими такими сведениями обладают господа сыскные, а уж потом иметь возможность пойти на попятную.

– Проходите, господин Синельников, – Иван Дмитриевич даже поднялся с излюбленного кресла, – присаживайтесь, – и указал на стул.

Арестованный вошел несколько развязно и с выражением уверенности на лице, что все разъяснится в два—три слова. В углу за маленьким столом сидел Соловьев, который взял на себя роль письмоводителя и приготовился вести протокол.

– Что вы честным людям покоя не даете, Иван Дмитрич, – сквозь гримасу неприязни заставил себя улыбнуться Синельников.

– Ой ли, – покачал головой Путилин, – честных людей мы по чем зря не беспокоим, к вашему сведению.

Тимофей промолчал.

– Выполним необходимые формальности, чтобы мы могли перейти к сути нашего разговора.

– Допроса, – поправил его Тимофей.

– Можно сказать и так.

Сперва требовалось записать звание, имя, отчество и фамилию, чин, место служения, был ли судим.

– Нет. Бог миловал, – на последний вопрос ответил арестованный, – не зря мудрость гласит6 от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

– Суму уже испробовали?

– Было, было, – Тимофей теперь вел неразвязно, а со спокойствием и внимательно следил за сыскными агентами.

– Тимофей Игнатьич, не буду ходить вокруг да около, – начал Путилин, – у меня есть уверенность, которую я сумею вам доказать, что вы, именно вы, являетесь убийцей отставного поручика Прекрестенского третьего июня тысяча восемьсот семьдесят первого года.

– Любопытно, – произнес Синельников, – я и не помню такого господина в знакомых.

– Вы с ним были не знакомы? – удивился Путилин или сделал удивленный вид.

– Нет, не знаком.

– Хорошо, тогда поясните, как процентные бумаги, принадлежащие ему, оказались в вашей шкатулке?

– В моей? Насколько я помню, в ней были деньги, письма, – и холодок пробежал по спине Тимофея, ведь там, действительно, лежала расписка с перечислением номеров процентных бумаг, отданных Задонскому и большая часть когда—то принадлежала Прекрестенскому.

– Ну, мало ли, я уж не припомню, кто—то долг вернул.

– На столь большую сумму и вы не знаете кто7

– Не припомню.

– Хорошо, скажите, а почему вы проценты ни разу не получили?

– Мне их отдали за долг недавно.

– Со всеми купонами?

– Совершенно верно.

– И вы говорите, что Прекрестенского не знали?

– Не знал.

– А вот Григорий Шустов говорит, что очень даже знали, и собирались через него дом для открытия нового дела искать.

– Ошибся, видно, этот Шустов, – сглотнул слюну Тимофей

– Может быть, не исключаю. Он столько по России колесил, что мог и запамятовать.

Синельников молчал.

– Кстати, когда вы его в последний раз видели?

– Давно. – сухо произнес Синельников.

– Значит, кто долг отдал, вы не помните?

– Не помню.

– Сумма—то немалая, может, вспомните?

– Сказал же, не помню, – огрызнулся Синельников.

– Господин Синельников, с Гришкой повидаться не хотите? Не то можно устроить встречу давних приятелей?

Тимофей долго сидел молча, в глазах то и дело вспыхивали какие—то искорки, было видно, что он что—то обдумывает и прикидывает.

– Я и без очной ставки всю правду скажу. Я ненавижу притворство и… людей, да, да, людей, старающихся казаться лучше своего настоящего положения. Не опасаясь с ним за что—либо серьезное, однако теперь должен сознаться, что сделал непростительную ошибку. Я принимал от него всякие мелкие услуги, как выражения дружеского желания угодить мне, а получилось, что это он задумал убить Прекрестенского и вовлек меня по неопытности в это дело. Это он накинул веревку на шею отставного офицера, это он все устроил.

– Допустим, – сказал Путилин, – вы говорите правду, но почему деньги Прекрестенского оказались у вас?

– Это он заставил держать их у меня.