Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Гони, – не успев сесть приказал начальник сыскной полиции, – получишь еще рубль.

Кони рванули с места, Путилин повалился на сидение.

– Не зашиби, – пробурчал он, удобнее устраиваясь, не заботясь о морозном ветре, что нещадно хлестал по щекам.

В кабинет вошел запыхавшимся, лицо горело.

«Успел», – скинул пальто и направился к креслу.

Через несколько минут в кабинет вошли три сыскных агента, дюжего телосложения и остались стоять посреди кабинета, словно их вызвал для получения сведения или разноса начальник сыскной полиции.

– Разрешите, – теперь штабс—капитан не постучал, а сразу открыл дверь, – вот наш герой, о котором я говорил, – он пропустил вперед околоточного Синицына, на лице которого заиграли алые пятна.

– Проходите, Никифор… – Путилин запнулся, словно забыл отчество.

Синицын зарделся еще больше, вместо него произнес Василий Михайлович:

– Михалыч, Никифор Михалыч!

– Вот что, – с добродушной улыбкой произнес Путилин, – Никифор Михалыч, – он сделал ударение на имя и отчество, – присаживайтесь, разговор нам предстоит долгий. А я пока отпущу агентов.

Синицын на негнущихся ногах подошел к столу, складывалось впечатления, что кто—то невидимый подталкивает его, и робко присел, готовый каждую секунду вскочить со стула. Глаза устремил в пол, хотя несколько раз порывался их поднять на Путилина, но не решался, было боязно.

Иван Дмитриевич кивнул агентам, те ступили вперед и каждый знал свою роль, один сжал правую руку околоточного, второй – левую, а третий вытащил из кобуры, висевшей на пояса пистолет и шашку из ножен.

Синицын с диким взглядом попытался вскочить, но руки держали крепко и не дали поднятья с места. Околоточный взвизгнул бабьим голосом и обмяк, точно из него выпустили воздух. Никто не успел сообразить, как Никифор Михалыч пружиной вскочил вверх, вырываясь из рук агентов, стукнул по носу кулаком одного, который схватился за лицо. с разворота ударил второго и прыгнул к двери.

Штабс—капитан уловил движение околоточного и встал на пути полицейского, направив дуло, загодя припасенного пистолета в лоб Синицына, который повторно обмяк и на его руках, словно по мановению волшебной палочки появились железные браслеты. Агенты усадили околоточного на стул и стали рядом, готовые теперь не упустить ни единого движения Никифора Михалыча.

– Зачем же так, Никифор Михалыч? – Произнес тихим, но твердым голосом Путилин. – Я вас для беседы пригласил, а вы ведете себя закоренелым преступником.

– На собеседника, – огрызнулся Синицын, – такие штуки не надевают.

– Еще как надевают, – и Путилин кивнул письмоводителю, чтобы тот записывал каждое произнесенное слово, – а разговор нам предстоит на самом деле долгий. Можно, конечно, его отложить и продолжить после обыска.

Синицын метнул быстрый взгляд на Ивана Дмитриевича и сжал губы.

– Наверное, много интересного сможем найти или я ошибаюсь, Никифор Михалыч.

Околоточный молчал, только на скулах играли бугорки.

– Вы же знаете, что признаться лучше, нежели мы докажем вашу вину. Не так ли?

Синицын не знал, в чем его хотят обвинить, поэтому сразу сообразил, что два ведра разных хронометров и одно бумажников, которые он так и не решился выбросить (ведь кто будет делать обыск у полицейского!), являются достаточным основанием обвинить его в нападениях на мирных обывателей, установить хозяев будет несложно, ведь на некоторых хронометрах стоят имена хозяев. Здесь не стоит скрывать, все равно докопаются. Не такие дела раскрывали в сыскном, кто—то, а он наслышан. Лучше пострадать за малое, чем…

– В чем я и виновен, – тяжело дышал околоточный, – так в том, что хотел разбогатеть, а на нашей службе разве ж можно? – Он обретал уверенность, а в голове билась одна и та же мысль: «Лучше в малом», – вот и сподвигло меня заняться таким ремеслом, – он криво улыбнулся, поднеся руки к лицу, отчего звякнула железная цепь, соединяющая браслеты. Агенты напряглись, готовые в любую минуту кинутся на усмирение околоточного, – ну, я иной раз вечерами и, – Никифор Михалыч споткнулся в слове, затем нашел и продолжил, – озорничал.

– Убитый на Охте и двое на Обводном, – не выдержал штабс—капитан, но заметив укоризненный взгляд Путилина, уже тише добавил, – озорничал.

– Эти не мои, – торопливо добавил Синицын. Не мои. – а у самого заскребло на душе. Вдруг что от них на квартире в заветных ведрах, скрипнул зубами, осталось, тогда не разбой будет, а другой статьей дело обернется.

– Так что пока мы побеседуем, а вы. Василий Михайлович, берите агентов, пристава и учиняйте обыск у господина Синицына.

– Не имеете права, только в моем присутствии, – заявил околоточный.

– Уложение о наказаниях вам надо знать, согласно статьи, – Путилин повернул голову к штабс—капитану, пока тот не вышел.

– Пятьсот шестьдесят седьмая, – ответил Орлов.

– Согласно статье пятьсот шестьдесят седьмой Уложения о наказаниях имею полное право, – Путилин усмехнулся, статья была названа первая попавшаяся, не может околоточный знать все пункты, приходится выдумывать на ходу. – Что мы еще можем найти у вас?

– Да ничего, – голос Синицына звучал бесцветно и невыразительно, добавил, – только деньги.

– Василий Михайлович, не смею вас задерживать.

– Никифор Михалыч, как же все—таки вас угораздило пойти на преступную тропу.

Синицын, пощипывая усы пальцами, произнес с какой—то усмешкой:

– Куражу в службе мало, вот и захотелось разнообразить.

– Странный вы человек, были слушателем университета…

– Был, – поднял глаза околоточный на Путилина. – был, но рылом не вышел.

– Зачем же так? Ведь не в последних рядах были?

– Зато без штанов и корки хлеба.

– Нашли ж свою стезю.

– Нашел, но до сих пор ненавижу.

– А зачем служили?

– Не хотелось брюхо к спине привязывать, а на хлеб еще и масло мазать.

– Понимаю.

– Что вы можете понимать, сидя в таком кабинете,? – он прочертил круг в воздухе, – небось всегда сыты и одеты.

– Отчего же, – невозмутимо сказал Путилин, – и у меня живот от голода сводило, но я за кистень не хватался, а начинал с писарей и продолжил обучаться, чтобы сдать экзамены за полный гимназический курс, двадцать лет тому получил первый чин – коллежского регистратора, а теперь вот статский советник. Пошел служить, как велела совесть Государю и Отечеству.

– Легко рассуждать…

– Да, легко, не делая ничего, а только питать одно недовольство, – прервал Синицына Иван Дмитриевич, – каждый строит свою судьбу или хотя бы пытается.

Околоточный насупился и умолк, его больно кольнули слова Путилина, больше он не проронил ни слова вплоть до возвращения Василия Михайловича. Никифор Михалыч сгорбился, словно древний старик, и не поднял головы, уставившись на руки в железе. Было видно, что гложет его отнюдь не раскаяние, а жалость, что так глупо попался.