Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Иван усмехнулся, но, видя слезы в глазах матери и своей Марьюшки, сказал спокойно:

– Не ведаю яз, пошто вы все так ометежены и в слезах?

– Светопреставление приходит, – сокрушенно выдохнул отец Александр, – господь Бог наш и царь небесный придет снова на землю судить живых и мертвых.

– Иване, – отерев глаза, строго сказала Марья Ярославна, – не искушай Господа, читай словеса его.

– Матунька, – живо отозвался Иван, – вельми строго и грозно блюду слова Господни. Токмо яз не разумею страха вашего…

Обратясь к отцу Александру, он спросил:

– Истинно самим Господом сказано, что не ведает никто дня и часа, егда приидет Исус Христос судити нас?..

– «Не весте дни и часа, в онь же Сын человеческий приидет», – с убеждением повторил текст Писания престарелый духовник великого князя.

– Тако и яз мыслю, – спокойно подтвердил Иван, – а посему за сей год нет у меня страху. Верую яз словам Божиим, но как же можно исчислить, гадая по кругам солнца и луны, уразуметь то, что Господь Сам захотел схоронить от нас? Пошто же волю Господню всуе без разума искушать?

– Истинно так, – живо вступил в разговор Курицын. – Истинно так яз разумею то, что здесь написано.

Он быстро подвинул к собе книгу и прочел снова:

– «Господь Бог не хощет смерти грешников, ожидая покаяния». Сии слова волю Божию изъявляют, дабы мы, не ведая дни и часу, всегда к смерти готовы были, каялись и греха боялись, ибо не ведаем для суда Божия дни и часы…

Марья Ярославна облегченно вздохнула и сказала:

– А ведь и впрямь! Не затем Господь тайны творит, дабы всяк их открыть мог.

Успокоился и отец Александр и, перекрестясь, добавил:

– Покойна государыня Софья Витовтовна такое же сему толкование дала бы.

Но больше всех обрадовалась Марьюшка, переполненная вся материнским счастьем. Она сразу ожила и просияла и, забыв все на свете, не слушая, что говорят дальше о Страшном суде и конце мира, воскликнула:

– С утра еще хочу показать вам! У нашего Ванюшеньки уже десятый зубок прорезался сверху. Сей часец принесу сыночка-то моего, покажу!..

За ранней Пасхой и весна пришла ранняя – апреля девятого снег сошел, и не только все пригорки, но и луга кругом зазеленели, и всякие цветы расцветать начали. С каждым днем все теплей и светлей становится, и живет Иван какой-то особой радостью, ни о чем не думая.

Сидя вот на пристенной скамье, дремлет он после трапезы. В покоях жарко натоплено – Марьюшка с Евстратовной собираются купать Ванюшеньку.

Сквозь дрему Иван чует тепло и будто чье-то влажное дыхание, пахнет мокрым разогретым деревом. Приоткрыв глаза, он видит, как Евстратовна среди клубов пара старательно моет кипятком деревянное корыто, скручивает и выжимает потом какие-то горячие тряпки. Ближе к нему сидит Марьюшка, качая Ванюшеньку и чуть слышно приговаривая:

– Купать будем Ванюшеньку, маленького нашего…

Сладостный туман окутывает мысли Ивана, и глаза невольно закрываются, но в дреме какие-то думы сами собой идут к нему, плывут, как сны – непонятные и в то же время как-то понятные ему. Мнится ему, словно вот стеной живой отец и мать заслоняют его от тьмы кромешной и холода смертного, а Марьюшка сладостной негой и радостью бьется, как сердце, в самой груди его, и бежит вдаль от них ручейком весенним бесценный их Ванюшенька, истинно ручеек в жизнь вечную…

– Иване, Иване, – слышит он нежный голос, – да проснись же, Иване, поцелуй Ванюшеньку-то… Купать его сей часец будем…

Иван чувствует у своего лица маленькие тепленькие пальчики, шевелятся они и путаются в его бороде. Очнувшись совсем от дремоты, он с нежностью целует ручонки и ножонки, словно перетянутые ниточками, и бормочет, сам не зная, откуда приходят эти глупые, но ласковые слова:

– Медунчик мой, теплышка моя, голубеночек маленькой…

Марьюшка громко смеется, стараясь отнять у отца ребенка.

– Что же вы дитем, как куклой, играете! – рассердилась Евстратовна. – Отдай, государь, вода-то стынет в корыте…

Ловко выхватив ребенка, Евстратовна посадила в корыто Ванюшенку и стала с ладони поливать его теплой водой, приговаривая ласково:

– С гор водичка-вода, Ванюшеньки – хвороба…

Жарко в покое, а от кипятка и корыта баней пахнет…

Кто-то торопливо и тревожно постучал в дверь. Вошел Данила Константинович, молодой дворецкий.

– Будьте здравы, государь и государыня! – сказал он глухо.

– Что? – тревожно вскинув глаза, спросил Иван.

– Старый государь на думу кличет. Вестники с Оки пригнали. Татары идут…

Марьюшка побледнела, но Иван подошел к ней, обнял и, поцеловав, молвил:

– Не бойся, отгоним.

Он вышел вместе с Данилой и в сенцах на ходу спросил:

– А как отец твой, Данилушка?

– Помирает. Соборовали утресь.

Дума происходила в покоях великого князя Василия Васильевича.

Поздоровавшись со всеми присутствовавшими, Иван сел рядом с отцом на пристенной скамье в красном углу.

– Сказывайте вести, воеводы, – молвил Василий Васильевич, – а ты, сыне мой, слушай! Тобе отдаю все в руци, тобе ныне Русь от агарян поганых спасать! Да благословит тя Господь на сие деянье. Бают, что татары Седи-Ахматовой орды полонить похваляются Русь!

– Пущай похваляются, – сухо сказал Иван, – сей же часец надобно мне все вести знать и к походу снаряжаться.

После этих слов смолкли сразу все разговоры и прения среди бояр и воевод, и тихо стало и строго, а молодой воевода московский Иван Юрьевич, родной племянник Василия Васильевича, стал докладывать о татарах. Собрав воедино все вести, что приходили из Серпухова, Коломны, Касимова-городка и от стражи из Поля, он свел речь свою к такому концу:

– Вести согласно идут о татарах: и от царевича Касима и от воевод наших – рязанского, коломенского и серпуховского. Ведомо им от степных дозоров – а гоньба у них добро наряжена, – идут татары по Дону уж много выше Ельца, к Непрядве подходят. Мыслю, на Камаринский путь [158]они норовят.

– Ежели сие истина, – перебил его Иван, – то мне уже ведомо, куда полки наши отсылать. Токмо истинны ли вести-то?

– Истинны, государь. Из разных мест, а согласны все.

Иван поднялся со скамьи и, обратясь к отцу, молвил:

– Благослови мя, государь, на рать сию и дозволь мне войска нарядить по разумению моему.

– Иди на рать, – ответил растроганный Василий Васильевич, – иди меня вместо. Бей сыроядцев с помощью Божьей и воевод наших…

Иван выпрямился во весь свой могучий рост и, опершись руками о стол, обвел глазами воевод и бояр.

– Все в мыслях моих готово, – властно сказал он, – побьем мы поганых. Но яз, воеводы и бояре, не игру ратную играть хочу, а Русь спасать. Посему думать буду с вами, ибо ум хорошо, а два лучше…

Сдвинув сурово брови, он сел за стол, но собрание все еще молчало, словно ожег всех глазами Иван, и впервые бояре и воеводы со всей полнотой почуяли силу молодого государя. Даже сам Василий Васильевич не молвил более ни слова. Все ждали, что еще скажет Иван.